Я сказал:
– До свиданья, дедушка.
И мы ушли.
Первым из супругов всегда умирает тот, кто добрее. Бабка пережила деда на тридцать один год, неподвластная разрушению, как замаринованный в уксусе огурец.
Иногда отец вдруг мрачнел. Я спрашивал у матери, почему он такой сердитый, и она отвечала: «Не обращай внимания. Просто твой дядя совершил очередную глупость». Братья больше не дрались, но лишь потому, что не имели такой возможности – их пути нигде не пересекались, – иначе, я уверен, они еще не раз намяли бы друг другу бока. Марсель так и не стал страховым агентом, и никто не знал, на что он живет. Под «очередной глупостью» могло подразумеваться что угодно: что он обрюхатил подружку, или завел интрижку с замужней женщиной, или попал в мотоциклетную аварию, или устроил в городе потасовку. В 1959 году его забрали в армию и отправили в Алжир. Там ему наверняка было где развернуться, и можно только догадываться, какими сомнительными подвигами он прославился, но главное, что назад он не вернулся. Сведения о его гибели разнились в части подробностей, но все источники сходились в одном: феллахи захватили его в плен и казнили.
Из статуса дяди Марселя он мгновенно перешел в статус бедняжки Марселя; любое упоминание о нем обычно сопровождалось репликой, что «уж такого-то он точно не заслужил».
В общем, за короткое время я потерял сразу двух родственников, но что значили эти две смерти для моих беззаботных восьми лет? Со мной были мой папа Жак, моя мама Сюзанна, моя сестра Розина и мой пес Бобе – волшебный, обожаемый квартет. Следующий круг составляли друзья, с которыми я ходил в школу. За пределами моей личной вселенной люди могли умирать и резать друг друга, в том числе самыми зверскими способами, – меня это не касалось.
В этом мягком коконе невинности я дожил до одиннадцати лет, когда перешел в шестой класс и меня отправили в интернат Лувера. Там я с изумлением, вгонявшим в ступор, обнаружил, что взрослые бывают жестокими и тупыми.
Ни Робер, ни Полька не составили мне компанию. Обоих перевели в другую школу, больше соответствовавшую их не вполне стандартному профилю.
7
Жан. Забор. Жареная картошка. «Дофин»
Я до сих пор с содроганием вспоминаю своих школьных учителей. Это был настоящий паноптикум – сплошь психи, извращенцы и откровенные садисты. Можно подумать, все они прошли строжайший отбор, в результате которого только лучшие – в смысле худшие – получили право измываться над детьми.
Самым ненавистным из них был старший воспитатель Мазен. Любой справедливый суд только за четвертую часть совершенных им преступлений приговорил бы его к 35 годам тюрьмы.
Выжил я в этом кошмарном месте благодаря тому, что знал: в субботу днем меня отпустят домой. Эта перспектива позволяла мне не впасть в полное отчаяние. Пока на горизонте маячила возможность в конце недели услышать смех моей сестры и радостный лай Бобе и окунуться в тепло нашего дома, я кое-как справлялся.
Конец ознакомительного