– Эти бузкаши, про которые нам здесь уши прожужжали, что, разве стоят они наших поединков с шестами?
– Или что, может, они будут покруче боев баранов?
– Разве они такие же жестокие, как у нас бои собак с волками?
– Такие же ужасные, как смертельные поединки верблюдов из-за самок?
– Как бои перепелов, натасканных на то, чтобы раздирать друг другу горло?
Так горцы выражали свой протест. А трое в чапанах и еще несколько присоединившихся к ним северян кричали что есть мочи, пытаясь перекрыть шум:
– Да разве вы можете оценить всю красоту бузкаши?
– Для вас что кляча, что благородный рысак – все едино.
– Даже когда вы оказываетесь в седле, со стороны кажется, будто вы продолжаете ехать на ишаке!
Голоса звучали все громче и громче. Реплики становились оскорбительными. Теперь речь шла уже не об игре, спор теперь затрагивал честь племен, честь провинций.
Хозяин чайханы со страхом услышал звон раздавленных, разлетающихся на мелкие кусочки побитых пиал, увидел, как из накренившихся самоваров потекли струйки кипятка. Еще немного, и эти безумцы разнесут все в пух и прах. Хозяин стиснул зубы. Это был массивный мужчина с длинными сильными руками и суровым выражением на плоском лице. Но что он один мог сделать при всей своей силе и решительности? Несмотря на троих своих бачи,[2] старшему из которых было только лет пятнадцать!
Он кинулся через толпу на дорогу, чтобы позвать на помощь других чайханщиков и шоферов, своих друзей. И тут увидел того глубокого старика с тощей сумой, которому кузнец помог слезть с последнего грузовика, прибывшего из Кабула.
– Сам Аллах послал его сюда, – воскликнул хозяин чайханы.
И вернулся в орущую толпу. Но понял, что ему не удастся докричаться до них. Роста он был небольшого, а из-за того, что очень долго прожил высоко в горах, голос у него сделался сиплым. Что делать?
Тут к нему пробрался младший из помощников, тринадцатилетний бача, и спросил:
– Что, начинать убирать самовары и посуду?
– Подожди, – остановил его хозяин чайханы. Он поднял мальчика себе на плечи и приказал:
– Будешь повторять во весь голос, но только во весь голос, все, что я тебе скажу.
Бача приложил ладони рупором ко рту и закричал что было силы:
– Остановитесь! Остановитесь! Слушайте! Слушайте!
Детская голова, возвышающаяся над всеми остальными головами, и громкий мальчишеский голос привлекли к себе внимание. На мгновение крики смолкли. Все лица, даже самые негодующие, повернулись к бача. А тот продолжал:
– Зачем так спорить? Я вижу, вижу, как сюда идет тот, кто один, без посторонней помощи, может вас рассудить…