Мне хочется разреветься, хочется сказать, что я не хотела, не понимала. Вернуть Андрею Тихомирову хоть часть того, что отняла. Но он не возьмет. Он уже не тот добрый парень, что подбросил меня, замерзшую и испуганную, до дома. Он превратился в того, кем его считали. Я превратила его.
Мое тепло его рассмешит. Оно и меня-то сейчас смешит, только смех этот с привкусом горечи.
Я долго валяюсь в постели. Спать совсем не хочется, а заняться больше нечем. Развлекать меня книгами или телевизором не планируют. И правда, я же не в санатории. Ступать на поврежденную ногу больно. Поэтому до ванной я прыгаю, старательно пытаясь не подвернуть последнюю конечность. Только бы там не перелом! Хотя при переломе, наверное, болит сильнее.
Дико хочется есть. Я всегда завидовала девушкам, которым от стресса кусок в горло не лез. Я не могу думать о еде лишь непосредственно в момент переживания, а вот потом накрывает жутким голодом.
Андрей не приходит в обед и к вечеру. В крошечное окошко я смотрю на закат над морем. Страшно хочется выйти на улицу и вдохнуть вечернюю прохладу, но сейчас это несбыточная мечта.
Лишь когда над морем поднимается луна, замок на двери щелкает. Я не тороплюсь вскакивать с постели, рубашка слишком короткая, и я кутаюсь в одеяло. Андрей молча ставит на стол поднос и, даже не взглянув на меня, снова уходит. Когда его шаги стихают, я бросаюсь к еде. И ненавижу себя за этот порыв. Никакой гордости.
Снова яичница, на этот раз с сосисками. Я вообще никогда ее не любила, дома привкус жареных яиц вызывал тошноту. Но выбирать не приходится, и я съедаю все до последней крошки. Кроме яичницы на подносе только чай. Я медленно пью его, сидя у окна.
После того, как он высадил меня у подъезда, буквально через три часа мы с отцом поехали писать заявление в полицию. Или тогда она еще была милицией? Я помню, как сидела в кабинете следователя, каком-то жутко старом и неопрятном, совсем не вписывающемся в мир девочки из благополучной обеспеченной семьи.
– Что он сказал?
– Что подвезет меня домой.
– И ты села в машину?
– Я не хотела.
– А он что сказал?
– Предложил жвачку.
– Какую жвачку?
– Клубничную.
– Ты взяла?
– Нет. Мама не разрешает брать у незнакомых еду.
– И что он тогда сделал?
Смотрю на маму.
– Убрал ее в карман.
Он изменился. С нашей первой и единственной встречи Андрей Тихомиров изменился даже внешне. Я не знаю, куда он делся, как избежал срока. Знаю, что дело закрыли за недостатком улик или как-то так. Отчетливо помню, как папа бесился и кричал:
– Конечно, блядь, если у тебя в дружках Игорь Крестовский, тебя отмажут даже если ты вырежешь целую школу!
А мама его одергивала:
– Володя! Ну не при ребенке же!
А потом Тихомиров исчез. Газеты и бабушек на скамейках полихорадило еще с пару недель, и общественное внимание переключилось