Десять лет мы с женой ждали ребенка. Родилась дочка. Красносолнышко! «Это Господь нам послал за твою доброту»! – порадовалась супруга. Через год ошарашила вестью: «Буду рожать второго…» Почему «ошарашила»? Я был совершенно в неведении, не подготовлен морально. Дальше – больше… Шло накопление отрицательного. При родах врачи подняли панику: плод большой, не разродится! Надо пожертвовать ребенком! Я дал согласие: спасайте жену…
А он – родился!
И тоже назвался красносолнышком!
Росточком!
Проведу линию ключевой мысли до ее конечного завершения, веруя, сомневаясь, думая: если бы можно было окропить живой водой… Когда младенец явился на свет, то на лбу от пуповины отпечаталось крестообразное покраснение… Вот и окрещен был в честь погибшего на войне дедушки Алексея. А что означала на тыльной стороне правой ладони розоватая, аляпистая родинка? «Горьких примет» накапливалось… Жена упрекнула меня в том, что ко мне в квартиру приходило много ущербных, обездоленных.
Мы с женой всегда были слишком открыты, простоваты, не защищены от дурного глаза, порчи. Не ведали о многих тайных явлениях, приметах, заповедях. А людская зависть, злоба – разрушительны, губительны.
Нередко, будучи под хмельком, я хвастался что вот, мол, у трех братьев дочь и сын, а у меня у одного столько… да еще какие!
Моя жена убивалась: не проводила сына, не перекрестила на дорогу. Меня заставили задуматься странные совпадения: 10 января – смерть сына; 10 января тридцать лет назад мы с женой обручились – жемчужная свадьба. А мы и не вспомнили, закопавшись, зарывшись в делах-заботах. 10 июня – день моего рождения. А вот – эти: у меня шрамы на лбу и на нижней губе, «добытые» в непоседливой юности. И у него от осколков стекла порезы на лбу и на нижней губе. Моя левая нога больная (расширена вена) и у него на левой ноге вывих.
Что еще добавить? То, что вода в стакане к сорока дням покраснела, как кровь: Алеша не выполнил земную программу; что ушел он в один из Рождественских дней; что та женщина, которая благополучно уцелела, потому что он уступил ей место на переднем сиденье, очевидно, будет помнить и молиться за него…
В одном я непоколебимо утвердился, уверился: если бы люди были друг к другу благодушнее, участливее, то тогда бы реже все худые деяния сваливали на «проделки» Небесных Сил. А это особенно выгоднее, удобнее для тех, у кого в крови руки и в грязи совесть.
Вернусь к тому дню, когда, переночевав в гостинице, я пошел по инстанциям. Понурившись, я подолгу стоял то у одних закрытых дверей, то у других. Безуспешно мыкался, бегал… Говорил о своей беде, о том, что мне от них надо. Но меня словно не понимали. Отнекивались, невразумительно что-то мычали, отворачивались. Все как бы намеренно усложнялось, заглушалось, вдавливалось «в глубь тины». Будучи оглушенным трагедией, я