ГОБНАТЬ: Ой, Нора. А я знаю, из-за чего такое иногда случается. Когда видят маленьких девочек, которые вовсе не из благородных, а красивее их самих, они завидуют. Боюсь, будь я благородной, я бы тебе завидовала.
НОРА: Ух ты, а почему же, Гобнать?
ГОБНАТЬ: Спроси у Шилы почему.
ШИЛА: Пусть она не спрашивает у Шилы почему. Пусть Гобнать лучше сама расскажет, раз это ей задали такой вопрос.
ПЕГЬ: С Гобнатью весело бывает пошутить, Нора, но порой она права.
КАТЬ: А я уверена, что для благородной девушки неправильно быть завистливой и презрительной, даже если по воле Божией ангельской красотой наделили скромную бедную девчушку.
ШИЛА: А вот интересно, Пегь, те, кто в этой жизни безобразные, будут красивыми в раю?
ПЕГЬ: Шила, милушка, никто не будет безобразен в Царстве Божием, но каждый станет еще лучше и краше, чем самые красивые из тех, кого глаза людские видели в этом мире.
ШИЛА: Тогда им не нужно будет ни завидовать, ни гордиться?
ПЕГЬ: Там не будет ни зависти, ни гордыни, Шила, ничего отвратительного.
ШИЛА: Вот жаль же тогда, что Шенна не принял совета ангела, вместо того чтобы вспоминать про свой мешок, и плетеный стул, и про яблоню, и про тех «мерзавцев», что над ним подшучивают.
ПЕГЬ: Сама видишь, не принял. Быть может, представься ему вторая попытка, он бы своего не упустил. Но та не представилась. Шенна заключил сделку. Поклялся «всем наивысшим» и теперь должен был держать слово и не преступить клятвы. Он прекрасно знал, что, как только настанет последний день из тринадцати лет, явится его взыскатель и от него никуда уже не спрячешься.
Посидевши порядком на Скале игроков и поглядев с нее на прекрасные виды окрест, Шенна продолжил размышлять:
«Эк его обеспокоило мое дело! Услышал, как я говорил, что остался “без еды, без питья, без денег”. Много кто без еды, без питья, без денег, не я один, и как легко он их оставил. “Сделка еще не заключена”, – сказал он. “Да будет сделка”, – сказал я. Но этого ему не хватило. Необходимо было затянуть узел потуже. “Как есть, всем наивысшим”, – сказал он. “Как есть, всем наивысшим”, – сказал я. Так и сказал, безо всяких сомнений. И теперь мне не отвертеться. Но я бы вовек не сказал такого, если б не то, чем он меня завлек. Никогда не видал я своими глазами цвета ярче той кучи золота, какую он мне показал. И мной овладела проклятая страсть. Он дал мне сто фунтов за один-единственный шиллинг. “Дал бы я, – сказал он, – и семьсот, лишь бы отменить ту пользу, что он принес”. И заметил, что пользу эту нельзя отменить, потому как я отдал его ради Спасителя. Отменить пользу! Какая в том была нужда? Если ему не удалось отменить пользу от того единственного шиллинга, не правильно ли выйдет, что я стану творить добро, которого он не сможет отменить? Кошель у меня имеется; вот будет потеха использовать его же деньги, чтоб досаждать ему и его злить! Клянусь, так и сделаю. Он дал бы мне семьсот фунтов, чтоб отменить благо одного-единственного шиллинга. У меня десять лет. Множество шиллингов, и пенсов, и фунтов смогу