«Бросай ты это всё да садись с удочкой в камыши».
«Во-во, и ты туда же… бросай… Надо бы… Дачи! Были когда-то дачи. А тут и пароход отменили… И это в конец сезона, на вывоз самый. Со светом тоже… Хлоп, безо всякого предупреждения, и второй месяц – гори, гори, моя лучина. Да хоть бы и дали вдруг свет, так новое дело – качать воду скоро неоткуда будет. Ерик обмелел… трава… тина… А как чистить его, на какие шиши? Люди вообще звереют. Я у кандидата в губернаторы был, у сопляка этого, говорю – помоги уговорить Сети, мы к октябрю соберём долг, или сам заплати… ведь тридцать тысяч всего, мы ж про твои доходы в газете читали, на них дом двадцатиэтажный в городе отгрохать можно. Я, говорю, за тебя человек триста точно сагитирую, списки представлю. Ведь сады сохнут, огороды, цветы… А он в стульчике своём крутящемся туда-сюда поёрзывает да всё в сторону глядит, подумаю, отвечает, позвоню в Облэнерго, а вы пока пакеты с моим портретом, газеты и листовки возьмите, раздайте людям. А для молодёжи майки… штук шесть… А сам мордой урка и вокруг такие же. Да фляди какие-то бегают, курят во всех углах. Бутылки, жратва… Штаб! Бросай… А кто возьмёт? Юр, а как мы здесь начинали когда-то, помнишь, а? Не, ты тогда малой ещё был…»
«Какой малой? Десять лет почти. Я помню всё. Как домики деревянные, одинаковые, привозили на машинах… Тогда ещё пристани не было, мостки на понтончиках маленьких…»
«И теперь нету, дожились. Чё ж сделаешь… Пожили мило-весело и будя. Да… Хороший, Юр, мужик был батька твой, Николай Сергеич покойный. Культурный… не захапистый… Ровняли, помню, рельеф, участки нарезали. Чтоб там кому чуть поболе, по блату, боже упаси… После распределения, понятно, колышки обмыли маленько, и папаня твой встал на бугор, как памятник, руку по-ленински протянул и давай стихами: «Отсель грозить мы будем «меду», тут город нами заложён назло коварному соседу!..» Тогда рядом медикам ещё хотели участки давать, да не вышло почему-то. «Сельхозтехнике» отдали. Бросай… Надо ж сдать, отчитаться. Тут уж от правления остались ты да я, да Иван Василич. Ему что ль? Он на два года ещё постарше меня. Никому этот погорелый театр теперь не нужен…».
Вот такими были летние разговоры. И всё равно, как-то помимо всех пониманий, раздражение на Мироныча росло от одного ЧП до другого. И знал он, что практически не виноват человек, а всё равно зубы тискал иногда… «Нет, надо бросать всё это садоводство к чёрту, а то на людей скоро кидаться начнёшь. Была б хоть машинёшка, да не нажили… – всё чаще подумывал он, добираясь на перекладных до дачи. – И точно бросил бы, давно уж бросил, если б не дочка. Эх, Наташка… Одна у неё радость, с цветами тут возиться…»
…Трубку он взял с трудом.
– Юра, здорово! Ну чё, разбомбили деревню маленько. И твою хатку задели. У меня-то «Волчье логово», только динамитом можно. А я ведь тебе говорил, чтоб решётку на окно в домике приварить. И решётку бесплатную нашёл… Ты не волнуйся, дом не тронули, замок целый, но я всё равно открывал, глядел. В вагончик, гады,