– Серёженька… Ой, дай я тебя поцелую… Какой, какой стал ты… не узнать… И меня не узнать, да? Старая я стала, Серёжа, да?.. Сколько ж мы не виделись, а? А я ведь… – она достала из сумки платочек, поднесла к глазам, – я ведь только недавно узнала, что Светлана Сергеевна… И… и на похороны не попала я, к сестре ездила… А мама ведь на год младше меня была… Ну как ты, Серёженька?..
Они отошли в сторонку от людской предпраздничной толчеи, постояли минуть десять.
– Слава богу, Серёженька, слава богу, что всё хорошо у тебя. Ты б зашёл как-нибудь ко мне с дочкой, я так и живу во дворе нашем, заходи… И с женой заходи… Одна я… Толька-то… Толька… – она снова вынула платочек. – Сидит… Вот посылку пойду сейчас отсылать ему. Сердце у меня, Серёженька, совсем плохое стало… Да год уж ему остался, придёт скоро, ирод…
Крепко, видно, обидел Толька мать, если слово такое у неё вырвалось. Помнил он, как тряслась тётя Клава над сыном единственным, одевала чисто, во всё новое, в комитете школьном родительском была, самые дорогие букеты приносил Толька в школу первого сентября…
В рынке крытом душно было, сыро, и они вышли на улицу, он проводил тётю Клаву почти до дома, держа под руку. И сколько ни шли они потихоньку по кое-как выбитой во льду ленточке асфальтовой – всё жаловалась она… Сидел Гиря, оказывается, уже второй раз.
– Не успел прийти, опять гулять начал. Дружков ещё больше объявилось. Пили. Не работал… Я уж какая терпеливая, а не смогла глядеть на это, уехала к сестре передохнуть хоть, сердце не рвать. Приехала, а он полквартиры вынес. Даже платья мои старые, я уж давно не носила их, узкие стали… для памяти держала в шкафу… Гляну, бывало, вспомню, как вы маленькие были, двор наш… Никого уж не осталось почти, Серёжа, из послевоенных… Ну вот тогда и слегла я… совсем… в больницу. Долго лежала, два месяца почти. А его в это время снова забрали, турбазу они какую-то ограбили. Вот ведь, Серёженька, как обернулось всё, вот жизнь какая… А он ведь хорошо учился, помнишь? Маленьким был… я, говорил, мам, капитаном буду. Пароходы всё рисовал, лодочки…
Прощаясь, пообещал он, что зайдёт к тёте Клаве, обязательно зайдёт. Да всё как-то не получалось…
– Ну так что же произошло? – повторил лейтенант.
Он коротко объяснил, поглядывая на Гирю. Про серёжку, правда, не сказал, решил, что знает лейтенант уже, от девушки. Гиря тоже угадал его, но вида не подавал, подмигнул только незаметно: выручай, мол, не болтай лишнего.
– Серёжку сейчас отдашь или потом, при досмотре? – сказал лейтенант, неохотно помогая Гире встать.
– Какую еще серёжку, какую серёжку, командир? – затараторил Гиря. – Сама уронила где-то, а валит на меня… Шлындала тут ночью, одна… Я и подошёл… Пригласить хотел. Понимаешь, командир, при-гла-сить! Ну выпил малость. Мать поминали, сорок дней ей сегодня… Понимаешь – мать!
Он почуствовал, как в груди у него качнулось что-то горячее, горькое,