Странно, что рассказы он пишет, как повести или романы, с главами.
Итак, что же в первой главе? Ага: «Дом Дивилижных у реки».
Он отложил вкнигу. По настроению, не та тональность. Нет напора, чтобы не только возбудил, но и поработил интерес. И живопись вяловата. Но уже что-то внутри закушено. Не вовлечено в скорочитание, а разжжевывание вызвало оскомину.
Сталин направился к книжному шкафу. Надо хоть чем-то зарядить, или, наоборот, разрядить себя перед тем, как начнется…
Сегодня два пленума в одном. Как в яблоке одновременно червяк и личинка от стрекозы. Или у стрекоз не бывает личинок?
Не глядя, взял с полки книгу, не видя автора, раскрыл.
– «…Я человечек мирный и выдержанный при моем темпераменте».
Сталин остановил чтение.
– Ну это хоть кое-что.
И взглянул в лицо обложки. Мать честная! Опять эмигрант. На этот раз Иван Шмалев. Его он кое-что читал. Однако настроение расслабиться ушло.
Да и голова, кажется, не так уж по живому режет.
Стал перечитывать текст тезисов, которые заготовил для своей речи. Она должна быть бурной. Напористой. Иначе освищут ли поцелуями заплюют.
Он немного подумал и «заплюют» – в уме – переделал на «заклюют».
Шмелев и Ремизов ушли на полку, где и стояли в роковой нетронутости. Почему в роковой? Потому как его сподвижники не очень правильно понимают слово «убрать».
Он говорит, убрать с полки. А они мало того что изымают из библиотек книги, но и горькой долей наделяют и авторов.
Как-то один из охранников ему сказал:
– Я думал, Горький – горький! А он – ничего.
Такая оценка вроде бы и смешит.
Но «ничего», особенно исполненное в различных тональностях, открывает целую палитру признания.
На Пленум он явится в классическом спокойствии. Как и подобает вождю. Увидел как держится Бухарин. Значит, все в порядке.
По глупости, даже не понимает, чем больше они заготовят для него дегтя, тем больше ворот обретет одинаковость.
А по черному черным не пишут. Надо это заложить в память. Для статьи. Только слово «черным», во втором случае, надо заменить на «серый». Чтобы подчеркнуть их принадлежность к цвету.
Уже усевшись, Сталин вспомнил, что сегодня вовсе не Пленум, а совместное заседание Политбюро и Президиума Центральной контрольной комиссии. Кого эта комиссия контролирует? Себя самоё?
Однако Бухарин, Рыков и Томский, – эта «святая троица грешников», как-то сразу, уловив какую-то заминку, перешли в наступление. То есть начали клеймить его, Сталина.
Он – паузой – отогнал от себя волнение, которое чуть было не перехватило горло, и как-то даже робко взял слово.
– Как это ни печально, – начал он, – но приходится констатировать факт образования в нашей партии особой «группы Бухарина», в составе Бухарина, Томского, Рыкова.
Он сделал перевздох и продолжил, не меняя тона:
– Это группа правых уклонистов, платформа которой предусматривает замедление темпов индустриализации,