– Какая же? – поинтересовалась Оксана.
– Сижу за решеткой в темнице сырой.
Витька вскочил.
Веденей – пятерней – усадил его на прежнее место и продолжил:
– И вот он все время пытался понять, почему же не расширяется репертуар.
– Ну и, удалось найти причину? – полюбопытничала Оксана, видимо, понимая, что она явно нравится всем.
– Да! Он решил, что виной всему зубы! – на хохоте вскричал Триголос.
– Ну и? – она подторопила сказать то, что уже пузырилось на язык Веденея.
– Нынче он решил с ними расстаться.
– Как? – с деланной испуганностью спросила она.
– Витя! – обратился Триголос к Зубку. – А ну покажь, как ты это делаешь. – И протянул ему пассатижи.
Оксана вскрикнула.
Казнь над собой для Витьки не была в новинку. Слишком долго он при пробуждении видел одно и то же: запаученные окна и жесткие спальники, сношающие друг друга нарным способом. Там с ним случалось всякое. Но на свободе его никто не унижал. Да еще при бабе. Вернее, во имя ее. И перед ней, видел Зуб, Триголос готов был кислым молоком хезать.
Можно, конечно, тупо и честно вырвать зуб и тут же уйти, как бы показав, что тебе безразлична функция собственной жизни. Но это тоже будет рисовка чуть ли не в стиле обезумевшего от значительности Веденея.
За последнее время Триголос вошел в силу. Свобода воли, которой он не знал, обрела для него совершенно противоположное значение. Сюда могли приехать с песней, а уехать с проклятьями, потому как откровенные собеседования, которые он вел, не укладывались в рамки спокойного общества.
Он создал свой кооператив, который назвал непонятным словом «Твилос». Теперь вокруг него обреталось десятка два разного рода легких людей, которых он звал «ратоборцами». Среди них были в прошлом афганские скитальцы, водолазы, ныряльщики, составившие ту психологическую породу, которым аналогичная проза жизни делала отважную честь.
Кроме всего прочего Триголос организовал себе шикарное бытие. Построил просторный, хотя и одноэтажный дом, присобачил к нему два гаража.
«Это новый этап цивилизации, – похвалялся он, – так сказать, количественный всплеск».
Причем в Заканалье у него была квартира, а на Варваровском водохранилище – дача.
А вот при наличии гаражей – машины не было ни одной.
«На данной стадии, – говорил он, – человеку моих лет и положения не пристало ездить на какой-либо вшивоте. Вот увижу что-либо достойное – тут же куплю».
Но ничего стоящего – по его разумению – не попадалось, и потому он продолжал ездить на такси, которое дежурило у его подъезда днем и ночью.
Среди «ратоборцев» выделились трое. Вернее сказать, они бригадирили над остальными. Первым, конечно, был Матвей Субачев, в прошлом прапорщик, исшрамленный до той неимоверности, с которой была списана пословица, что на нем живого места нет.
Но живые места не нем были. И первым таким местом была, конечно, глотка. Так, как орал Субачев, не мог никто. Его через Волгу было слышно.
А