К блюду с капустой, видимо, символизирующей его отношение к земле, и рюмке с водкой прибавилась и тарелка с супом, в которой кудрявым бликом плавало солнце.
Прялин чуть подобернулся и увидел еще одного своего знакомого – писателя из Волгограда Куимова. Геннадий Александрович был со своей супругой поэтессой Светланой Ларисовой.
– О! – вскричал Куимов. – Я же говорю – Ноев ковчег! Кого тут только нету!
И он подошел к Прялину.
– Я, пожалуй, перейду к вам, – сказал Георгий, увидев, что рядом со Светланой есть свободное место.
– Иди, – произнес Геннадий. – Но учти, что тебя могут хватиться.
И – не ошибся.
Как только Прялин направился к столику Куимова, как невесть откуда появилась та самая, что их с Абайдулиным привела, женщина в траурной накидке и тихо поназидала:
– Сидите, пожалуйста, по своим местам.
И опять куда-то скрылась.
Геннадий понимающе развел руки.
Сперва Прялину казалось, что ждут священника. Вернее, кто-то сказал:
– За попом поехали.
А потом, когда в зал зашло несколько человек, увидя которых некоторые чуть не зааплодировали, он понял, что ждали какое-то начальство, именно оно припожаловало в последнюю минуту.
И точно. В динамиках послышалась хрипотца и торжественный голос сообщил:
– Есть предложение по старому христианскому обычаю помянуть нашего товарища и друга, соратника и просто хорошего человека Деденева Климентия Варфоломеевича, так не вовремя оставившего наш мир на хребте высочайших социальных преобразований.
Говоривший, видимо, отник от той бумажки, по которой читал заготовленный заранее текст, и произнес совершенно другим, менее засталившимся голосом:
– Пусть земля будет ему пухом!
И тут же все вокруг оживленно завозились, чуть ли не загигикали, потому как Деденев ушел-то вовсе не в землю, а сгорел на огне. На это кто-то громко и сказал:
– При жизни по угольям ходил и сейчас в золу превратился.
Выпили, естественно, не чокаясь, по первой. Зажевали кто чем, и пошли речи, которым, казалось, не будет конца.
Что только не мололи, о чем только не вспоминали. А потом к микрофону подошел Вениамин Бейм.
– Разрешите мне, – сказал, – прочитать стихи, которые я только что написал в память о своем отце.
Все замерли.
– Только они, – продолжил он, – сугубо личные, и ежели кого-то малость шокируют, то заранее прошу извинения.
Пауза была выдержана в классических тонах, и заунывно торжественный, совершенно недеденевский голос повел:
Ты был ослеплен и державен,
Ты был возвеличен толпой,
И даже немыслимый Сталин,
Который лишь Господу равен,
Беседовал чинно с тобой.
Ты внес осторожную лепту
За то, чтобы явное вновь
Однажды призвало к ответу
Рожденную страстью любовь.
И вот я стою пред тобою,
Похож, как две капли воды.
Идущий