– Да ни в чем! – вдруг со злом отмахнулась она, и в глазах у нее зартутились слезы.
– А мне ее жалко, – произнесла Капитолина Феофановна, промокнув однако не глаза, а лоб.
Строптивинка, которую явила ему Марина, напомнила ее прежнюю. И, споткнувшись сознанием об эту, в общем-то незначительность, Клюха однако немного взгрустнул. Потому как все это показалось ему той самой ложкой дегтя, которая портит бочку меда.
Но картину им не суждено было в тот раз досмотреть, потому как «вырубился» свет, и пока соседский парнишка с прыщавым неопрятным лицом (как понятно, все обретающиеся вокруг Марины с сего дня в глазах Клюхи будут уродцами) возился с пробками, фильм закончился, а на дворе так завечерело, что стало понятно: пора и честь знать. И Клюха засобирался уходить.
– Да вы что? – остановила его Капитолина Феофановна. – Время-то еще детское. – И пошла хлопотать на кухне, теперь уже о вечерних чаях.
Ежели быть откровенным, Клюхе страсть как хотелось в нужное место. Хотя, видел он, как, на полуслове упорхнув, синичкой вьюркнула в туалет Марина, и он даже слышал, как там мелодично пожурчала уроненная ею струйка, а сам стеснялся последовать ее примеру. Потому и желал побыстрее уйти, чтобы своим томительным терпением не смазать общего впечатления, которое впаялось в его сознание об этом, так великолепно завершаемом дне.
Но его не отпускали. И, чуть присучивая ножками, он мужественно сидел на том месте, которое было ему определено.
Как это ни смешно прозвучит, но Клюху выручил телефон. Когда он в очередной раз зазвонил и Марина, как и давеча, прикрыла за собой дверь, Колька, вместо того чтобы подслушать, с кем она там общается, опрометью кинулся к туалету и быстро, почти по-заячьи, справился с тем, что его обременяло.
Марина пришла от телефона раскрасневшейся, и Клюхе с горестью подумалось: теперь наверняка она разговаривала с мальчиком. Вон как рдеют у нее щеки.
Заметила это и мать, которая в тот момент расставляла чашки. Каждому на маленькую узорную салфеточку.
– Ты чего-то вся так и пышешь? – то ли вопросила, то ли констатировала она.
– А вы меньше за мной следите, – одновременно обобщила та поползновения матери и Клюхи, хотя он, как ему казалось, такого повода не давал. Но разве их обманешь, этих баб, с их звериным чутьем?
Эту мысль, помнится, выразил как-то Евгений Константиныч. Только высказана она была по какому-то другому поводу.
И они снова, с разной степени мирности, не выходящий однако за пределы пресной отчужденности, гоняли чаи, рассказывали разные истории, пока Капитолина Феофановна, уронив в ладошку зевок, неожиданно не открыла, что уже давно шлепает полночь. И Клюха тут же засобирался.
– Да куда вы в такую поздноту поедете? – явно, чтобы пофартить ему, по-народному выразилась Марина.
– Оставайтесь! – вторила ей Капитолина Феофановна.
Но Клюха был непреклонен. И не потому, что ему не было приятно переночевать в этом пахнущем Мариной доме. Причина крылась в более прозаическом: у него опять прохудились карпетки, и если бы не тапочки, которыми снабдила