его помнишь с самых первых своих осознанных дней, его так привык ощущать, что любой другой раздражает. Меня всегда отпугивали запахи чужих домов, даже если там изысканно пахло духами – впрочем, я никогда не встречал квартиры, где бы пахло духами. Обычно пахнет или запеканкой, или пыльным ковром, или абрикосовым вареньем, или тем страшным запахом, который издает свеженадушенная квартира, над которой сотворили косметический ремонт, словно древнего старика обрызгали одеколоном. В квартире у Клецовых пахло обоями. Словно их клеили ежеминутно. Этот постоянный запах не отпускал меня, когда я бродил по комнатам, а между тем никакого признака ремонта не было. Видимо, все квартиры, как и люди, в какой-то момент приобретают свой запах, и даже если и захотели бы после отделаться от него путем парфюмерных хитростей – не получится, свой истинный запах все равно пробьется. Вот и здесь давно уже не клеили обоев, а запах почему-то устоялся. Если не считать запаха, все мне нравилось в их квартире. Кровати были заправлены цветастыми, жизнерадостными покрывалами. В маленьком круглом аквариуме, забитом водорослями так, будто это были джунгли, я с трудом отыскивал в дебрях маленькую гуппи, прячущуюся от воинственного петушка. В коридоре бегал бульдог, сверкая озлобленным оком, то и дело останавливаясь и рыча на меня, словно я нарушил какие-то неведомые, но прочные правила этого дома. Впрочем, все было довольно весело. Федор Федорович всегда угощал нас мороженым, которое покупал по дороге, и мы с Варей сидели на кухне, пили какао, болтали о всякой ерунде, которая попадалась на язык. Хоть она и была много младше, я чувствовал к ней какую-то привязанность, словно она ровня, почти подруга. Несмотря на свои малые лета, рассуждала на удивление здраво. Говорила о своих одноклассниках, которые в ее рассказах выходили постыдными неумехами, «тормозами», как она их величала. Подругами своими она верховодила, мальчишки ее боялись. Хоть и была она невеликого веса и довольно хрупкая, но какая-то внутренняя сила была в ней, и я верил всему, что она говорила – думаю, тогда она не стала бы мне лгать. Эти вечера заканчивались, когда приходила с работы тетя Валя. Взрослые еще сидели какое-то время: было грузинское вино, разговоры о работе и, кажется, о политике. Скоро мама начинала собираться. Мы прощались с Варей – она, к моему огорчению, никогда особого разочарования не выказывала. Вообще, я был для нее той разновидностью друга, без которого вполне можно обойтись. Вот без одной из своих подружек, которую Варя называла Саныч, без той она не могла и дня потерпеть. А без меня – милое дело. Я был взрослый, и нуждалась она во мне в строго дозированный порциях – видимо, быстро надоедал. И пока мы шли с мамой до остановки троллейбуса, я начисто забывал этого своего малого друга, вспоминалась почему-то соседка по парте, блондинка со струящимися волосами, Инна Рудакова, по которой я тогда тосковал. И ее образ был со мной в те ночи, в те бесконечные вечера, когда возле подъездов звенели гитары и приготовлялись в школах разгульные выпускные
