14
Свадьба! Как воздушные шары, взлетают надежды. Белое убранство столов, невеста с удивленной улыбкой, жених с виноватым видом, родственники, цветы, шампанское, пьянка, вечерняя сумеречь неба и целая жизнь впереди… Когда Евгений Иннокентьевич думал о свадьбе, ему всегда казалось, что она должна быть тихой. Скромной-скромной. Или наоборот – с размахом на весь мир, с мириадами гостей, съехавшихся в автомобилях в шотландский замок, посреди зеленого океана полей, в обманчивом уединении средневековья. Современная свадьба – с обязательным выездом в ЗАГС, где какая-то женщина с красной папкой будет говорить нравоучения и где в маленьком зальчике, устеленном коврами, они обменяются кольцами, – пугала его своей навязчивой пошлостью. Тусклая советчина была во всем этом действии – ЗАГС, набережная, беглая остановка у какого-то памятника, шампанское в пластиковых стаканах, улыбки вокруг, ресторан… Слишком обыденно вершилось это великое, неповторимое действо – соединение душ, хотелось чего-то романтического, почти эстетского. Тищенко думал о женитьбе всерьез, прикидывал, где можно сыграть свадьбу, кого пригласить, чем удивить приглашенных? Но один вопрос его не отпускал, он все думал – а зачем, собственно? К чему менять заведенный порядок, который уже сложился, размеренный, устраивающий порядок. Жена у него есть, а что нет штампа в паспорте – кого это волнует в наше вольное время? Ольга никогда ничего не требовала, и если ее это не гложет, зачем теребить душу, искать что-то лучшее, когда хорошее уже в руках. Ведь он любил ее искренне, как никого в своей жизни. У него случались женщины, но Ольга вела себя так, что Тищенко терялся, капитулировал. Он был удивлен и растерян, когда убедился, что она его нисколько не ревнует. Любая женщина, узнав об измене, переменилась бы – то ли от ярости, то ли от отчаяния. Ольга узнавала и не менялась. Ей будто было все равно, но по вечерам она шептала Евгению Иннокентьевичу, что любит его, что он для нее единственный, ни на кого не променяет, никогда не изменит ему. Любовь ее была как застывшая маска, которую она и не пыталась снимать. И Евгений Иннокентьевич к ней возвращался – пьяный, в разгар московской ночи, пропахший женскими духами так, как будто купался в них. И она его, мычащего, нечеловеческого, раздевала, вела в ванную, и он брел следом, как послушное животное. И когда ложились спать, Евгений Иннокентьевич, вымытый и ухоженный, виноватый-виноватый, как нашкодивший котенок, ник и ласкался, и она его принимала, и успокаивала, и он чуть не плакал от счастья,