Кто-то из присутствующих прокричал что-то Ульсену, и он продолжал с улыбкой:
– И в чужих расах можно найти национал-социалистов с расовыми убеждениями.
Одобрительный смех и аплодисменты присутствующих. Судья попросил тишины и вопросительно посмотрел на прокурора.
– Это все, – сказал Грот.
– Есть ли у защиты какие-нибудь вопросы?
Крон покачал головой.
– Тогда попрошу ввести первого свидетеля обвинения.
Прокурор кивнул приставу, тот открыл заднюю дверь, высунулся в нее и что-то сказал. За дверью скрипнул стул, дверь широко открылась, и вошел крепкого вида мужчина. Крон отметил тесноватый в плечах пиджак, черные кожаные штаны и такого же цвета высокие сапоги. Бритая голова. Судя по стройной фигуре атлета – лет тридцать. Но красноватые белки глаз и тонкие лиловые жилки на бледном лице делали его старше лет на двадцать.
– Офицер полиции Харри Холе? – спросил судья, когда свидетель занял свое место.
– Да.
– Вы хотите, чтобы ваш адрес остался…
– В тайне. – Холе показал большим пальцем через плечо. – Они уже пытались наведаться ко мне домой.
Снова недовольные выкрики.
– Холе, вы уже давали показания? И присягу?
– Да.
Крон замотал головой, как резиновая собачка, какими некоторые водители украшают свои машины, и начал лихорадочно копаться в документах.
– Итак, Холе, вы работаете следователем в отделе убийств, – начал Грот. – Почему к вам попало это дело?
– Потому что мы допустили ошибку.
– Простите?
– Мы не думали, что Хо Дай выживет. Обычно это не удается тем, у кого проломлен череп и выбита часть его содержимого.
Крон видел, как лица членов суда растягивает непроизвольная ухмылка. Но это еще ничего не значит. Он отыскал бумагу с именами помощников судьи. Вот там и была… ошибка.
Эпизод 3
Улица Карл-Юханс-гате, 5 октября 1999 года
«Ты умрешь».
Эти слова звенели в ушах старика, пока он шел по лестнице, а потом стоял, ослепленный ярким осенним солнцем. Его зрачки медленно сужались, а он стоял, вцепившись в перила, и глубоко дышал. Он слышал какофонию машин, трамваев, пищащих светофоров. И голоса – возбужденные радостные голоса людей, пробегающих мимо звонко стуча каблуками. И музыку – слышал ли он раньше столько музыки? Но ничто не могло заглушить звенящих слов: «Ты умрешь».
Как часто он стоял здесь, на лестнице у входа в приемную доктора Буера? Два раза в год, в течение сорока лет, то есть восемьдесят. Восемьдесят обычных дней, точно таких же, как этот. И никогда раньше он не обращал внимания на людей на улицах, на то, как они радуются жизни, как они хотят жить. Стоял октябрь, но погода была майская. В этот день все было убийственно спокойно. Может, он преувеличивает? Он слышал ее голос, видел, как от солнца к нему устремляется ее силуэт, различал черты ее лица, тонущие в торжественно-ярком