Мистер Харди сохранял уверенность и даже некоторую мрачноватую веселость.
– Везет нам с погодой, – заметил он. – Ветер юго-западный, очень слабый. Чем выше облака, тем меньше влажность. Не иначе как такая погодка еще продержится.
Меня это никогда не интересовало – ни до, ни после, но в тот миг мне по какой-то причине вдруг захотелось выяснить, почему облака белые, ведь считается, что они состоят из воды, а она бесцветная. Я спросила об этом у мистера Харди – кто, как не он, должен был знать такие вещи, но в ответ услышала:
– Море бывает синим, бывает черным, да любого, считай, цвета, а барашки на волнах белые – и все это вода.
Мистер Синклер, с которым я прежде не общалась, хотя и не раз сталкивалась на палубе, где он дышал воздухом в инвалидном кресле, тоже откликнулся на мой вопрос: не будучи специалистом, он где-то вычитал, что цвет облаков обусловлен преломлением солнечных лучей, а также тем, что при низкой температуре в верхних слоях атмосферы мельчайшие капли воды превращаются в кристаллики льда.
Зато мистер Харди разбирался кое в чем другом. Он рассказал, что на «Императрице Александре» имелось двадцать шлюпок, из которых не то десять, не то одиннадцать были благополучно спущены на воду. Это означало, что по меньшей мере половине из восьмисот пассажиров удалось спастись. В отдалении мы видели две шлюпки, но не представляли, какая судьба постигла остальные. Поначалу мистер Харди приказал гребцам не приближаться к другим спасательным средствам, но полковник Марш высказался за то, чтобы подойти на безопасное расстояние и выяснить, нет ли там наших родных и близких; у меня захолонуло сердце при мысли, что в одной из шлюпок может оказаться мой Генри, целый и невредимый. Но Харди отрезал:
– А что толку? Все равно мы друг другу не поможем.
– Мы сильны числом, – вмешался мистер Престон, хранивший самый серьезный вид, и я прыснула, решив, что это шутка: он ведь служил бухгалтером.
– Хотя бы удостоверимся, что они живы-здоровы, – настаивал полковник; ему вторил и мистер Нильссон – один из тех, кто помогал Харди отталкивать пловцов и, с моей точки зрения, не отличался особым человеколюбием.
– А если нет? – бросил Харди. – Что тогда? Последнюю рубашку отдадим? – Он не унимался: дескать, невооруженным глазом видно, что одна шлюпка перегружена не меньше нашей, а у второй остойчивость ни к черту.
– Что вы имеете в виду? – переспросил Хоффман.
– Вон у нее какой крен.
Из-за того что Харди переговаривался, естественно, с теми из мужчин, которые сидели ближе к нему, складывалось впечатление, будто только к ним он и прислушивается. Мистер Синклер, у которого отказали ноги, но не голова, и священник, чьим моральным авторитетом