– Это я с Ольгой Владимировной, мамой Влада Останина, разговариваю, познакомились вчера на собрании, очень интересная женщина, – шёпотом сказала она дочке, прикрыв ладонью микрофон. – Иди на кухню, поешь.
Марина села за стол, но есть не стала.
«Ну вот, и аппетит пропал, это уже совсем серьёзно, – с горькой улыбкой сказала она сама себе. – Впрочем, так мне и надо».
Вчера Марина опустила в почтовый ящик письмо в длинном голубом конверте. Сначала думала отправить эсэмэску, но потом решила, что это будет слишком примитивно и буднично, что только обычному письму можно доверить свои самые сокровенные чувства, свою главную тайну.
Стыд и смущение испытывала она, вновь и вновь перечитывая очередной вариант. Десятки исписанных и перечёркнутых страниц скомканными валялись на полу. В конце концов, она написала очень короткую записку, состоящую всего из трёх слов: «Я люблю тебя!» – и подписалась: «Марина».
«Сегодня письмо уже у него, – с ужасом подумала Марина. – Что же я наделала?! Надежд, конечно, никаких. Он красивый, спортсмен, гитарист. В него все девчонки влюблены. Да и он ко многим неравнодушен, только, естественно, не ко мне. Вон Машка Гоголева, например, так та просто счастливая ходит. И за одной партой с ним сидит, и часто домой вместе из школы, и пару раз её танцевать приглашал. Ну, конечно – она вон какая красивая. Ноги длиннющие, глаза зелёные, одевается что надо». Марина вздохнула и с неприязнью посмотрела на себя в зеркало.
Вошла мама. Похлопала ее по плечу и внимательно посмотрела дочке в глаза:
– Мариш, что-то не так, маленький? Может, расскажешь? Мама, гляди, и поможет.
– Всё о’кей, мам. Мне никто не звонил? – Марина старалась говорить бодрым тоном.
– При мне никто. Я, правда, часок с Останиной проговорила. Нашли много общих знакомых, и, вообще, очень интеллигентная и приятная женщина. А, интересно, Влад её как? Ничего парень?
– Ничего, боевой мальчишка. Мам, а раньше мне никто не звонил?
– Да никто не звонил, говорю тебе. Я с работы часа три назад пришла, посмотрела на автоответчик. Нет, никто не звонил. Собирайся, нам к пяти в парикмахерскую. Быстренько, а то опоздаем. Мне же ещё к семи в театр!
Антон, наконец, нашёл патроны. Именно те, что ему были нужны, – двенадцатый калибр, заправленный картечью, – хоть на медведя иди.
– Ну и на том тебе, любимый мой папочка, спасибо, – криво улыбнулся Антон.
Старую, оставшуюся от отца двустволку он прикрепил ручными тисками к спинке стула. К спусковому курку крепко привязал капроновую гитарную струну. Патрон мягко и плотно вошёл в ствол, щёлкнул затвор.
Всё было готово. Антон, в белой новой рубашке, в своём любимом синем, в голубую полоску галстуке, сел в скрипящее от старости кресло, стоящее рядом с телефонной тумбочкой, и, повернув стул, направил на себя ствол ружья. Увы, высоты не хватало – тёмное отверстие целилось в живот, а Антон хотел прямо в сердце.