Нас поселили на втором этаже большого деревянного барака и держали там. Если не считать недели или около того на стрельбище и похода к воскресным мессам, я выходил из барака только по сигналу сержанта Ревуна. У нас не было никаких прав. Мы были некими полуфабрикатами: уже не гражданские лица, но еще и не морские пехотинцы. Мы чувствовали себя в точности как в определении времени святого Августина: «Из будущего, которое еще не наступило, в настоящее, которое только начинается, назад к прошлому, которого уже нет».
И всегда и везде – строем.
Мы маршировали в столовую и в госпиталь, маршировали чистить оружие и на хозяйственные работы, маршировали на площадку для строевой подготовки. Ноги чеканили шаг по цементному покрытию, топали по утрамбованной земле, останавливались под аккомпанемент стуканья сталкивающихся прикладов. «Кругом, марш!.. Нале-во!.. стук, стук, стук… Вперед!.. Правое плечо вперед, марш!., топ, топ, топ… Взвод, стой!»
– Черт бы вас побрал, парни! Сказать вам, чем надо стучать, или сами догадаетесь? Вы создаете слишком много шума. Хотите шума? Хотите крови? Пусть шумит кровь! Вперед, марш!
От этого можно было сойти с ума.
Так нас приучали к дисциплине.
Кроме нас, новобранцев, никто на острове Пэрис, казалось, ни о чем не беспокоился, кроме дисциплины. О войне здесь не говорили, мы не слышали жутких рассказов об убивающих всех на своем пути японцах – это нам предстояло позже, в Нью-Ривер. Над всем, кроме дисциплины, здесь насмехались, будь то благочестие или финансовая политика. Инструкторы – все как на подбор убежденные солдафоны. Их мировоззрение было в чем-то сродни сенсуалистам, которые считают, что, если вещь нельзя съесть, выпить или положить в постель, значит, она не существует.
Дисциплина была всем.
Такое отношение невозможно сделать естественным для пришедших с гражданки людей, но его нельзя игнорировать, чтобы сделать этих гражданских менее уязвимыми.
Сержант Ревун был чрезвычайно строг. Он приучал нас к дисциплине традиционными способами: одному приказывал вычистить сортир зубной щеткой, другому – спать с ружьем, которое несчастный перед этим уронил, или выдумывал еще более изощренные наказания. Но превыше всего он ценил строевую подготовку.
Однажды, когда я сбился с шага, он схватил меня за ухо. Признаюсь, я, конечно, не высок, но все же далеко не легок, тем не менее сержант почти что приподнял меня за ухо над землей.
– Счастливчик, – сказал он, – если ты будешь продолжать идти не в ногу, мы оба попадем в госпиталь, где придется хирургическим путем отделять мою ногу от твоей задницы.
Ревун гордился тем, что, хотя он мог загнать своих подопечных до полного изнеможения под жарким солнцем Южной Каролины, все же никогда не заставлял их маршировать под дождем. Великолепная уступка! Но были инструкторы, которые не только заставляли своих людей заниматься строевой