В общем, последние десять дней были похожи друг на друга и могли бы быть описаны всего двумя словами – похоть и аппетит.
В конце концов я насытился. Я чувствовал себя заезженной клячей. Сан-Франциско кончился для меня той ночью, когда я ехал в такси с Челюстью – веснушчатым «крекером»[5] из Джорджии, имя которого характеризовало также его привычку бесконечно и до крайности нудно рассуждать о гражданской войне. Челюсть-Зануда выбрался из машины, охранник распахнул ворота, я уставился в глаза водителю, положил в протянутую ладонь три цента – последние деньги, которые у нас оставались, – и сказал:
– Купи себе самую лучшую газету, какая только есть в этом городишке. – С этими словами я проскользнул за ворота и, развив максимально возможную скорость, понесся к своему кораблю. Одна из монет, брошенных таксистом мне вслед, попала в плечо.
Наш корабль вышел в море пасмурным июньским утром 1942 года. Его неповоротливая серая туша прошла под Золотыми Воротами. Я стоял на корме и смотрел на берег. Эмигрант берет с собой горсть родной земли. Я хотел увезти с собой память.
Высоко над нами, на мосту, стоял охранник. Он долго махал нам вслед. Как же я любил его за это!
Глава 3 Воин
1
На берегах острова Гуадалканал виднелись огни.
Это не были зарева гигантских пожаров, и мы почувствовали себя изрядно разочарованными. Выбравшись из трюмов, мы ожидали увидеть весь мир в огне. Ведь обстрел был воистину яростным. Наша армада, во всяком случае мы так считали, была способна разнести Гуадалканал на куски.
Но хмурым серым утром 7 августа 1942 года на берегу только в нескольких местах виднелось пламя. Издалека казалось, что горят городские свалки, освещая наш путь в историю.
Мы чувствовали тревогу, но испуганными не были. Я все еще был зол из-за своей стычки с персоналом матросской столовой. Я слишком долго ел выданные на завтрак бобы, а когда наконец закончил, обнаружил, что моряки с ожесточением моют камбуз. Там можно было организовать операционную для раненых на берегу. А старшина как раз закрывал ящик с апельсинами, которые раздавались как своеобразный подарок солдатам, идущим в бой. И тут я вошел и потребовал свою долю. Он отказался снова открывать ящик. И мы принялись орать друг на друга. Я хотел получить этот апельсин сильнее, чем генерал Вандергрифт Гуадалканал. Моряк отказался подчиниться и пригрозил, вот уж глупость так глупость, доложить о моем поведении командованию. Доложить обо мне! Обо мне, готовящемся пролить кровь среди этих проклятых кокосовых пальм! Сначала я хотел проткнуть его штыком, но передумал. Я просто отшвырнул его в сторону, сорвал с ящика крышку, схватил свой вожделенный апельсин и, преисполненный ощущения победы, побежал к товарищам, не обращая внимания на возмущенные крики за спиной.
Я все еще полыхал от злости, как береговая