Хотелось навсегда затеряться среди этих вековых деревьев, высоких трав и дурманящего воздуха, напоенного ароматом утренней росы, жаркого солнца и сладких ягод, как раз созревших в чаще леса.
Мужчина вернулся к машине, открыл обе передние дверцы и сел на пассажирское кресло, прикрыв глаза.
И тут же его память, сохранившая все до мельчайших подробностей, поспешно перелистнула давние страницы воспоминаний и вернула его в те страшные годы.
Как теперь он помнил последний год жизни с Дашей, рождение дочери, их счастье…
Дочь родилась в августе восемьдесят четвертого. А в декабре его отправили в Афганистан.
Вот и все. Только четыре месяца.
Четыре месяца бесконечной любви, объединившей их троих в единое целое.
Четыре месяца, которые он потом вспоминал всю жизнь.
И он, погибший и воскресший, раненый и потерявший память, живой и плененный – он всегда чувствовал, что где-то в уголке души есть тонкая струнка, какая-то крепкая ниточка, которая не дает погибнуть, держит его в этой жизни, заставляет бороться.
– Боже мой, – мужчина покачал головой, – какую жизнь я прожил… Врагу не пожелаешь.
Тихон опять закрыл глаза, окунувшись в далекое прошлое…
Их командировали в эту чужую, непонятную, далекую страну в самом конце года.
Декабрь в России тогда был студеный, ветреный, морозный. Но Тихон не чувствовал ни холода, ни мороза, потому что старался хоть как-то отвлечь Дашу от переживаний и тревоги, от страшных мыслей и горьких слез. Ничего не выходило, попытки его были тщетны: он и сам впадал в глухую тоску, видя бесконечное отчаяние в глазах любимой.
Все из рук валилось, ничего не получалось…
Слыша по ночам, как Даша потихоньку плачет в подушку, он нежно обнимал любимую, но слов утешения так и не находил…
Да и что тут скажешь?
Похоронки в их военный городок стали приходить все чаще и чаще, и этот проклятый вертолет, называемый «Черный тюльпан», все чаще привозил страшный груз обезумевшим от горя родителям.
Даша так похудела за две недели до отправки мужа в Афган, что вещи на ней болтались, словно были с чужого плеча.
В тот день, когда их часть должны были перебрасывать за кордон, он крепко обнял почерневшую от горя жену и тихо сказал:
– Ну, перестань… Пожалуйста, перестань! Дашка, милая, не плачь… Я вернусь! Обещаю! Вот увидишь… Держись! Ты только держись! Слышишь?
Уже переступая порог, он вдруг оглянулся, помолчал, стараясь запомнить лицо любимой, и еле слышно прошептал:
– Я люблю тебя! Ты только помни…
Он ушел, острожно прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить спящую четырехмесячную дочку и, кусая до крови губы, чтобы самому не разрыдаться, бежал до самой машины, где уже сидели с вещами его ребята.
Он ушел.
И