Дон попытался разглядеть ее – пустое. Он весь ушел в прикосновения, туманящие сознание… Он ощущал, как ее губы сладко приоткрылись двумя свежими лепестками, и как проснулся и зарычал в нем зверь всепокрывающего желания. Но Тереза уже шептала на ухо:
– Пора уезжать!
Майор не спорил: рана красноречиво напоминала о себе. Поднимаясь, они вспугнули вышедшую к ущелью олениху. Дернув лакированным носом, она стремглав унеслась прочь, немало удивив понуро стоящих лошадей.
Хромая на обе ноги, опираясь на плечи Терезы, майор кое-как доковылял до кареты. Боль кромсала на части. Звуки: хруст гальки, скрип рессор, звон упряжи,– всё так же несло с собой адову муку и застилало огненным мраком глаза. Когда он садился в экипаж, ему хотелось умереть, но из-за пропитанного болью мрака, схватившего его мозг стальной перчаткой, он даже не осознавал, что жаждал сего.
Вода из фляги отчасти облегчила его страдания; устроившись поудобней, так, чтобы не открылась рана, он ласково потрепал девушку по щеке:
– Если мне… не будет суждено умереть здесь,– он с тоской бросил взгляд на сине-зеленое ожерелье гор,– Богом клянусь, мы обвенчаемся.
Тереза покачала головой, крепко сжала ладонью его холодные пальцы:
– Это только мечты, дорогой.
– Но это и реальность.
Она посмотрела в сторону, однако он заметил, как дрогнул ее подбородок, как обозначилась на нем горькая ямочка.
– Я люблю тебя за твои мечты, но тебе ли… – она закусила губу,– предаваться им! Ладно, не терзайся. С меня довольно и того, что ты есть.
– Перестань! – он вновь сморщился от боли.– Ты ошибаешься, если думаешь, что я из тех подлецов, которые салютами признаний в постели заметают следы. Лучше подумай о доме, о Мехико… ты не будешь скучать, когда я увезу тебя в Мадрид?
Она помолчала, накручивая прядь на указательный палец, и, скорее для себя, ответила:
– Нет, я не буду скучать…
Глава 2
Могила Мигеля без креста, без имени, политая кровью Диего и слезами Терезы, давно осталась за поворотом горной тропы. Дон бредил: «Я не хочу умирать! Не хочу… не хочу…» Болтанка в карете вконец его доконала. Боль свила гнездо в правом боку и грызла, рвала, кусала на каждой выбоине, на каждом повороте.
Тереза не находила места: измочаленная четверка лошадей еле-еле тащила империал. Девушку охватило отчаяние: «Он умрет раньше, чем я доберусь до человеческого жилья!» Она чувствовала, как одеревенели руки. Вожжи стали чугунными – не удержишь. Глаза застеклили слезы: «Проклятый отец. Трус! Ненавижу! Всё! Больше он от меня ничего не дождется! Пусть сгниет со своими дублонами и превратится в червятник,– плевать».
Срывая злость на животных, она без меры поднимала кнут, представляя, как хлещет отца, но тут же замаливала свой грех, пугаясь собственной жестокости. Всякий раз стон Диего отдавался болезненным эхом в ее любящем сердце.
Солнце гранатовым взрывом уходило на западе в океан, обуглив небо в багряный цвет, когда тропа, по которой гремела карета,