Черный юмор помог Хемингуэю пережить потерю. Когда «Cosmopolitan» отверг и вернул ему «Моего старика», он начал называть этот рассказ «Das Kapital», утверждая, что он внезапно стал его единственным «литературным капиталом»[194]. На самом деле не единственным: «непристойный» рассказ «У нас в Мичигане» тоже уцелел, потому что «по какой-то причине завалялся в ящике стола, отдельно от других рукописей»[195].
Хемингуэй добивался сочувствия от своих новых наставников, однако нянчиться с ним никто не собирался. «Вы, наверное, слышали, что я лишился своих ювенилий? – писал он Эзре Паунду через несколько недель после кражи. – Вы, конечно, сказали бы „вот и хорошо“ и т. п. Только не говорите мне это. Я еще не в том настроении. На эту чертову писанину я потратил 3 года»[196]. Эзра ответил, что это «Божья воля» и добавил, что Хемингуэю следовало бы попытаться восстановить утраченное. Ведь память – лучший редактор, написал он. А Гертруде Стайн с самого начала не нравился его роман.
Хемингуэй скрепя сердце признал, что, «возможно, эта потеря и к лучшему»[197]. С его точки зрения, вопрос не стоял о воссоздании всего утраченного, его вынудили начать с чистого листа. Однако то, что появилось дальше, почти неизбежно должно было стать улучшенным вариантом того, что потерялось. Ведь создавать его предстояло в атмосфере интеллектуального Парижа, руководствуясь наставлениями Паунда и Стайн. Теперь ранние работы вместо того, чтобы отдавать «ювенилиями», придадут ему сходство с Афиной, которая родилась полностью зрелой из лба Зевса. В сущности, в наличии имелось не только глубокое влияние: Хемингуэй уже приготовился подняться еще выше и заявить о себе дерзким и новым, своим собственным голосом.
«Я знаю, к чему стремлюсь в прозе, – писал он Эзре Паунду. – И если только она не чертовски хороша, я пойму это»[198].
К концу января 1923 года Хемингуэй сообщил Паунду, что уже работает над новым материалом.
Годы спустя Хемингуэй создал для неопубликованного рассказа «Незнакомая страна» (The Strange Country) персонаж, жена которого потеряла все его ранние произведения. И хотя этот человек, Роджер, отчаянно тосковал по потерянным рассказам, он «уже видел, как заметно над водой, когда ветер уносит грозу в океан, что мог бы написать роман получше»[199].
В феврале того года Хемингуэй с женой отправился в Рапалло, Италия, где жили Эзра и Дороти Паунд. Атмосфера в этих местах, казалось, обещала скорое выздоровление – свежий инжир, хорошее вино, теплый итальянский хлеб, долгие прогулки и теннисные матчи с Паундами.
Но вместе с тем существовала и пугающая перспектива создания совершенно нового литературного наследия. Поначалу процесс был мучительным, и Хемингуэй требовал поддержки у Паунда и Стайн. Он работает не покладая рук, сообщал он Стайн, и уже закончил пару новых вещей. Все ее уроки Хемингуэй держал в памяти, но добавлял, что если она хочет посоветовать ему что-нибудь еще, пусть напишет