Во-вторых, темы, которые выбирал Хемингуэй, были слишком грязными. «Не пишите ничего непечатного», – наставляла Стайн, подразумевая все, что можно счесть чересчур непристойным. Ее особенно оскорбил рассказ «У нас в Мичигане», посвященный пьяному изнасилованию второпях на свидании[159]. Хемингуэй с готовностью выслушал совет, но позднее отверг его.
Они перешли к теме его первого романа – опять-таки из жизни Мичигана. Стайн не нашла для него ни единого доброго слова.
«Тут слишком много описаний, – заявила она, – причем не особо удачных. Начните заново и сосредоточьтесь»[160].
Если Хемингуэй и был обескуражен, то не вспылил и не накинулся на Стайн – по крайней мере, пока. Слишком многому он мог научиться у нее. Хемингуэй продолжал посещать ее салон, пить чай и фруктовые ликеры. Потягивая их, он не сводил глаз с принадлежащих Стайн картин Сезанна. Что-то открывалось ему в грубых, сочных мазках Сезанна, и он считал, что может почерпнуть из его живописи нечто глубокое, помогающее в работе. Стайн сама находилась под влиянием этого художника, когда работала над книгой «Три жизни». Она усматривала это влияние и в полотнах Пикассо, в некоторых пейзажах – особенно в «сечении неба не на объемы, а на плоскости»[161]. Однажды Пикассо назвал Сезанна «моим единственным мастером» и добавил, что «Сезанн подошел ближе к сути, чем кто-либо, сказав: „Живопись – то, что делается яйцами“»[162]. Вскоре Хемингуэй начал ежедневно бывать в Люксембургском музее и изучать полотна Сезанна, выставленные там. «Я очень многому у него учился, однако затруднялся объяснить это словами, – позднее писал он. – К тому же это был секрет». И он имел отношение к построению «простых честных фраз»[163].
Во время ежедневных визитов Хемингуэя к Стайн хозяйка салона болтала без умолку. Они часто обсуждали других писателей, и мнение Стайн о них было пропитано духом соперничества. Как позднее утверждал Хемингуэй, она решительно отказывалась находить хоть что-нибудь хорошее в тех авторах, кто не высказывался публично в поддержку ее работы. Сильвия Бич повторяла: «Разумеется, ее мало интересовали какие-либо книги, кроме собственных»[164].
Однако Хемингуэем Стайн заинтересовалась и даже признавалась, что питает к нему «слабость». Он внимательно слушал, когда она рассуждала об общих принципах своей литературной работы, объясняла она. Было лестно иметь такого хорошего ученика, способного учиться столь старательно[165]. Так арсенал Хемингуэя пополнился союзником номер два.
«Мы с Гертрудой Стайн как братья», – известил он Шервуда Андерсона[166].
Той весной Хемингуэй снял мансарду на верхнем этаже отеля в доме номер 39 по улице Декарта. Как и его жилье на улице Кардинала Лемуана, этот дом имел свою литературную историю: здесь умер Поль Верлен. В комнату, где царила стужа, приходилось долго подниматься по лестнице;