Игнатий Христофорович, Гортензий и Амалия Павловна
Комната завертелась, соединив стены, словно обрезанные ровно крылья, и отступила на шаг в полутьму. Игнатий Христофорович закрыл глаза – пяток минут у него, во всяком случае, есть. Бессонная ночь в его возрасте уже не проходит бесследно. А здоровый отдых становится неотъемлемой необходимостью. Хотя все это, конечно, сущие пустяки. Психологическое равновесие в его годы уже теряет свой смысл. Устаешь от всего, даже от забот о себе самом, что и вообще-то последнее дело. Да и с пятиминутным погружением затея пустая. Сейчас прибудет Амалия, застанет его в таком виде и начнет пилить: зачем он не щадит свое несчастное тело – всех великих проблем до смерти все равно не решить и все идеи не передумать, а вот как раз преждевременную кончину на свою голову накликать не надо.
Так и есть. Отрывисто прозвучало в полной тишине уснувшего дома хлопотливое воззвание к «лаборанту» – беда с этими суспензионными управляющими! Прежние полимерные были куда лучше! По крайней мере, не в свое дело не лезли. Будто бы он и без «лаборанта» не знает, как ему жить правильно! Ведь был же приказ – отзываться только на его голос, а уж подчиняться безусловно одному хозяину. Так нет, чертов ИК, тоже мне – Искусственный Когитатор, который мыслит, хотя и не существует! Разломать его к печкам-лавочкам! Зачем он Амалию-то слушает? А потому что из всех зол выбирает для своего повелителя наименьшее. В общем-то, «лаборант» прав. Ему давно уже противопоказаны экстренные психокинетические погружения, но предписан полноценный восьмичасовой сон, причем на водяной кровати, отнюдь не на краю опытной тумбы-вивария.
Кабинет засветился неоновым светом плавно, не резко. Хорошо хоть Амалия пощадила его, не стала возвращать к реальному бытию посредством барочной музыки – он Вивальди уже слышать не может. Ни осень, ни лето, ни аллегро, ни престо. Архаика, а до чего же раздражает.
– Игнаша, ну нельзя же так! – раздался с порога недовольный басовитый голосок, странноватый для столь хрупкой и утонченной дамы, но Амалия вся и сплошь состоит из контрастов, ими и дышит, когда не впадает в крайности.
Игнатий Христофорович привел магнитное кресло в вертикальное положение. Вот и погрузился! Отпогружался, можно даже сказать! Да-с!
– Ты присаживайся, милая моя, – почти нежно ответил Игнатий Христофорович, по опыту зная – с Амалией только так и надо. Главное не возражать, говорить покорно и ласково, ни в коем случае не провоцировать ее участливое материнское начало.
– Нас будет всего трое? Или подождем Карлушу? – куда более спокойно спросила Амалия, сбросив тем временем нарядные туфли и вытягиваясь в состояние «полулежа» на его любимой козетке – антикварная вещь, эпоха постоянных форм, а какая красота! И Амалия на ней тоже красива. Огненные янтарные глаза горят