но тебя и слепой – зову так,
что изорвано небо в клочья.
1916
Кремлевская стена
1
Тобой очам не надивиться,
когда, закатами увит;
на богатырской рукавице
ты – кровью вычервленный щит!
И эти царственные грани,
подъемля древний голос свой,
ведут мой дух в былые брани,
в разгул утехи громовой.
И мнится: к плачущему сыну
склонясь, лукавый Калита
поет грядущую былину
необоримого щита.
2
И мнится: шумною ратью
поем и цедим вино;
и все – крестовые братья,
и все – стоим за одно.
Но вдруг – в разгаре пирушки,
в ответ на далекий рев —
протяжно завоют пушки
с зеленых твоих валов.
И пурпур башни оближет,
ты встанешь – странно светла:
в тот миг мне горло пронижет
замолкнувшая стрела.
1916
* * *
Ушла от меня, убежала,
не надо, не надо мне клятв!
У пчел обрываются жала,
когда их тревожат и злят.
Но эти стихи я начал,
чтоб только любить иначе,
и злобой своей не очень
по ним разгуляется осень.
1916
* * *
Приветствую тучи с Востока,
жестокого ветра любви,
я сжечь не умею восторга,
который мне душу обвил.
На мой ли прикликались вызов
иль слава вас слала сама,
летящие тучи Гафизов,
сошедших от счастья с ума?
Черны и обуглены видом
в персидском в палящем огне,
летите! Я счастья не выдам,
до плеч подаренного мне.
Привет вам, руки с Востока,
где солнце стоит, изомлев,
бледнеющее от восторга,
которого нет на земле.
1916
* * *
Нынче поезд ушел на Золочев,
ударяясь о рельсы. И вот —
я вставляю стихи на золоте
в опустевший времени рот.
Ты еще задрожишь и охнешь,
когда я, повернув твою челюсть,
поведу паровоз на Мохнач
сквозь колосьев сушеный шелест.
Я вижу этот визг и лязг,
с травою в шуме ставший об локоть,
где бота голубой глаз
глядит на мчащееся облако.
1916
* * *
Я буду волком или шелком
на чьем-то теле незнакомом,
но без умолку, без умолку
возникнет память новым громом.
Рассыпься слабостью песка,
сплывись беспамятностью глины,
но станут красные калины
светиться заревом виска.
И мой язык, как лжи печать,
сгниет заржавевшим железом,
но станут иволги кричать,
печаль схвативши в клюв за лесом.
Они замрут, они замрут