Впрочем, если уж я решил поделиться с читателем своими размышлениями, хочу напомнить, что я не пытаюсь говорить от имени всех художников.
Дело в том, что обычно творческую кухню художника озвучивают искусствоведы. Мне доводилось слушать их рассказы на лекциях по истории искусства в студенческую пору, на обсуждениях выставок, читать многочисленные монографии о художниках, не раз приходилось читать и о себе. И всякий раз меня коробило от несовпадения того, что я слышу и что вижу. Восприятию живописи мешали как высокопарные высказывания, имитирующие эмоции, так и «патологоанатомические» попытки подвергнуть научному анализу творчество.
Я возмущался до тех пор, пока не понял, что искусствоведение – это самостоятельный вид деятельности – он существует как гриб на березе, он может быть полезен и даже кому-то нужен, но не березе.
Если художник не знает сам, что и как ему делать, то ему уже никто не поможет.
Поэтому с некоторых пор я рассматриваю всякий наукообразный текст об изобразительном искусстве как сурдоперевод для слепых. Потому что для зрячих вполне достаточно видеть картину, а слушать или читать о том, что не видишь – бессмысленно. И хоть в нашей среде бытует поговорка, согласно которой художник как собака: все понимает, но говорить не умеет, общение с самым немногословным автором понравившейся картины гораздо интереснее, чем с красноречивым посредником.
Листья еще не пожелтели, но приход осени для меня начинается с того момента, как обозначилась разница в цвете листвы деревьев и кустарника. Окрашенные летом в один зеленый цвет, они вдруг приобретают свой неповторимый оттенок. Это делает пейзаж утонченно живописным.
Все лето, гуляя с моей внучкой Ксюшей по Борисоглебу, я проделывал замысловатый маршрут, чтобы навестить места, которые припас на осень.
В мой ритуал входит отыскивание таких точек, которые никто, кроме меня, не находит.
Наконец наступает долгожданное осеннее затишье. Школа поглотила многочисленную борисоглебскую ребятню. Уехали в Москву и наши ребята: Антон, Оля и Ксения.
Я вышел за калитку и направился самым коротким путем к своему месту. Холст нужного формата непременно в левой руке, а довольно тяжелый этюдник – в правой. Антон давно уже предлагал мне приделать ремень на этюдник, что, несомненно, облегчило бы его транспортировку и освободило бы руку. Но я так не люблю и просто боюсь менять что-либо связанное с работой, что предпочитаю привычку удобствам. Помню, лет двадцать пять назад, когда у нас еще не было дома в Борисоглебе, мы писали с нашим другом Славой Забелиным в Ростове Великом. Тогда он говорил, что любит, всякий раз выезжая на этюды, покупать новый этюдник. Сейчас он с тоской вспоминает об этом, когда мы говорим о невероятных сегодняшних ценах на художественные принадлежности.
А я привык к своему старому этюднику. За сорок лет где только мы с ним не побывали: на целине,