Голубая перепись лет. Борис Алексеев

С одной стороны, это радовало её, с другой – настораживало. Уж больно труден путь верующего человека в мирских потёмках. Не должен истинно верующий человек, живущий бок о бок с волками, выть по-волчьи. Конечно, судьба христианских мучеников от древних времён и до недавних наших дней свята и возвышенна. Но какая мать пожелает телесного унижения своему возлюбленному чаду. Разве что София…

      Часть 8. Видение Венедикта

      Венедикт в очередной раз разлил по единой.

      – Это случилось пару лет назад. Я заканчивал роспись придела преподобного Симеона в храме на Поварской. Был тихий предрождественский вечер. Настоятель только что завершил исповедь и отъехал в Патриархию. Несмотря на приближение праздника, вокруг было немноголюдно. Из служащих, пожалуй, только матушка Наталья да алтарник Геннадий Васильевич. Кстати, вскоре после случившегося оба они почили. А я вот жив и тайну несу за всех. Может, оттого и тяжко у меня на душе, Юра, ох, тяжко.

      – Да что случилось-то, говори, – перебил его товарищ, вновь разливая по единой «припрятанный» на дне бутылки остаток.

      – А случилось вот что. Сначала все мы услышали какой-то гул. Затем я почувствовал небольшую вибрацию воздуха. Наверное, так дрожит всё вокруг во время землетрясения. Эта вибрация рождала странное беспокойство, хотелось всё бросить и бежать сломя голову куда-нибудь, всё равно куда, главное, прочь и подальше. Я в этот момент оказался возле иконы преподобного Симеона Столпника. «Отче! – взмолился я. – Огради Христа ради от супротивной силы!» – «Обернись», – будто ответил образ Симеона. Я обернулся. Храм был совершенно пуст. Только мать Наталья и Гена стояли у свечного ящика, неловко поддерживали сползающие на пол книги и испуганно оглядывались по сторонам.

      Я встал с колен и подбежал к ним.

      – Что это было? – проговорила Наташа, утирая кончиком косынки слёзы.

      – И куда делись люди? Глядите, храм пуст… – добавил Геннадий Васильевич.

      Мне показалось, что причиной всему стало странное шевеление стен. Я принялся рассматривать написанные повсюду фрески. На стенах, которые, слава богу, остались неподвижны, я заметил едва уловимые глазом перемещения. Это были не хаотичные иллюзорные протуберанцы, но вполне осмысленные движения. Каждое перемещение соответствовало логике написанного фрагмента божественной истории. Вода в источнике лилась обычным способом, птицы расхаживали по двору между затейливых храмин. Образы библейских персонажей, сбросив иконописное оцепенение, творили наяву Священную историю. Короче говоря, фрески ожили!