Ещё в середине прошлого века криминалисты провели баллистическую экспертизу. Выяснилось: выстрелив первым в воздух, Лермонтов с пистолетом в руке отклонился назад, и пуля Мартынова, посланная почти в упор, прошила его как бы снизу вверх, так что версия с «тайным стрелком» не выдерживает критики.
Комплекс Сальери?
Условия дуэли были несоизмеримы обиде, нанесенной Мартынову. Противники начинали сходиться, когда друг до друга оставалось всего 15 шагов. Стрелять можно было до трех раз. Другими словами, поединок заранее предполагал смертельный исход. Но почему такие страсти, если причина дуэли кажется смехотворной? Забавный шарж не мог вызвать в человеке такой реакции, что он становился неуправляем и был запрограммирован на убийство. Значит, была какая-то другая причина?
В то же время секунданты были уверены, что дуль между друзьями не состоится. Они даже привезли с собой несколько бутылок шампанского, чтобы обмыть примирение. Но эти два факта противоречат друг другу. И опять – вопросы, на которые нет ответа.
На следствии о причине ссоры Мартынов говорил так: «С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он не сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет… Он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец» (Дуэль Лермонтова с Мартыновым (По материалам следствия и военно-судного дела 1841 г.), Москва, издательство «Русслит» 1992).
Но присутствовал ли тут «комплекс Сальери» – комплекс бездаря, завидовавшего гению? Скорее всего, нет, потому что своё будущее Мартынов не связывал с изящной словесностью.
Уже теплее
Так может быть, поэт сам спровоцировал своё убийство? Не исключено. Вот что писал Иван Сергеевич Тургенев о Лермонтове: «Лермонтова я… видел всего два раза: в доме одной знатной петербургской дамы, княгини Шаховской, и несколько дней спустя на маскараде в Благородном собрании, под новый 1840 год… В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая, кривоногая, с большой головой на сутулых широких плечах, возбуждала ощущение неприятное… Известно, что в некоторой степени он изобразил самого себя в Печорине.