Часы работы в музее и библиотеке я вспоминаю с особым удовольствием. Забрав к себе на стол «Бобринского»[39], Солнцева[40] или «Ровинского»[41], я старалась сделать в своем альбоме как можно больше зарисовок (это называлось «сдирать»), в твердом убеждении, что все равно лучше старых образцов я ничего не выдумаю и все мастерство композиции заключается в грамотном сочетании уже имеющегося в природе или в искусстве материала. Для того чтобы создать что-нибудь совсем новое – надо быть гением, да и гении, в конце концов, только перерабатывают полученные ими извне впечатления!
Поступив, как полагалось, в приготовительный класс, где занятия велись в вечерние часы, я пробыла в нем лишь два-три месяца и была зачислена на основной курс. Труднее всего мне давалось рисование с натуры. На середину класса выносили клетку с живым кроликом, лисой или петухом, и мы должны были делать с этого зверя, который не желал сидеть спокойно, наброски во всех его позах и аспектах. Мои наброски были далеко не блестящи.
На уроках стилизации я чувствовала себя лучше. Тут вместо зверя перед нами ставили букет цветов или ветку какого-нибудь растения и предлагали перерабатывать то, что мы видим, в орнаментальную форму. Уже в приготовительном классе я узнала: для того чтобы служить декоративным целям, элементы, встречающиеся в природе, должны быть так или иначе переработаны художником. Их отнюдь нельзя подавать «в сыром виде», и для рисунка ткани или вышивки нет хуже комплимента, как: «Ах, какие чудные цветы! Совсем как живые!» Листья в растительном орнаменте не должны быть обязательно зелеными, и цветы нильского лотоса, превращаясь в капители египетских колонн, совсем не оставались «как живые».
Как мне кажется теперь, преподавание в Строгановском училище имело тот недостаток, что вновь поступающие не получали достаточно продуманного руководства. Предоставленные самим себе, они должны были на свой страх и риск разбираться во всем, что их окружало. Необходимые сведения они получали от старших товарищей и, главным образом, путем личного опыта.
Особенно ярко это сказывалось при работе в вышивальной мастерской, где не было никакого инструмента. Помню, сколь беспомощной я себя почувствовала в первый день, когда мне нужно было за какими-то пыльными шкафами разыскать пяльцы, натянуть на них материал, выбрать рисунок и приступить к работе, причем единственным указанием служило: «Чтоб было красиво!» Материал для вышивок выдавался довольно щедро: холсты, всевозможных оттенков мишура, парча, золотые и серебряные шнуры, шелковые и льняные нитки – всё это имелось в большом количестве, на материале не экономили, и «новенькие» губили его в большом количестве, за что их по существу нельзя было винить.
Мастерская