– Что такое? – поймал я проходившего мимо начальника поезда.
– Вы разве не знаете? – смущенно остановился он. – Хоронят погибших на «Енисее»…
– Ничего не знаем! – заволновались мы оба.
– «Енисей» погиб на минном заграждении, которое сам же ставил… «Боярин» – тоже…
Я так и вскинулся.
– Какой «Боярин»? Что с ним? Я сам еду на «Боярин» старшим офицером! Говорите толком!
– Говорите, черт Вас возьми! – захрипел полковник, – ведь мы тут как в одиночном заключении!
– Господа! Ради Бога! Я не могу, не приказано… – и начальник поезда убежал.
Еще больше часа томительного ожидания… Наконец раздались звонки, свистки, поезд тронулся. Перед самым отходом в вагон вскочил наш спутник-путеец. Злобно швырнув в какое-то купе свою шубу, занесенную снегом, он вошел к нам, запер дверь и тяжело опустился на диван…
– Сдали!..
– Что сдали? Кого сдали?
– Не «что» и не «кого», а сами сдали!.. Понимаете? – Сами сдали! – промолвил он, отчеканивая каждый слог. – Я это помню. Нам в девятисотом тоже приходилось туго. Тоже врасплох. Где не сдавали – выкручивались. Сдали – значит сразу признали себя побежденными… И будут побиты! И поделом! – вдруг выкрикнул он. – Казнись! К расчету стройся! «Цесаревич», «Ретвизан», «Паллада» подбиты минной атакой; «Аскольд», «Новик» – здорово потерпели в артиллерийском бою; «Варяг», «Кореец» – говорят, уничтожены в Чемульпо; транспорты с боевыми припасами захвачены в море; «Енисей», «Боярин» – погибли собственными средствами, а «Громобой», «Россия», «Рюрик», «Богатырь» – во Владивостоке за тысячу миль!.. Крепость готовят к бою после начала войны! 27-го стреляли только три батареи: форты были по-зимнему; гарнизон жил в казармах, в городе; компрессоры орудий Электрического утеса наполняли жидкостью в 10 часов утра, когда разведчики уже сигналили о приближении неприятельской эскадры!.. Не посмеют! – Вот вам!..
Он отрывисто бросал свои недоговоренные фразы, полные желчи, пересыпанные крупной бранью (которую я не привожу здесь). Это был крик бессильного гнева… Мы, случайные представители Генерального штаба и флота, слушали его, жадно ловя каждое слово, не обращая внимания на брань. Мы сознавали, что она посылается куда-то и кому-то через наши головы, и если бы не чувство дисциплины, взращенное долгой службой, мы всей душой присоединились бы к этому протесту сильного, энергичного человека, выкрикивавшего свои обвинения… Но странно: по мере того как со слов нашего собеседника ярче и ярче развертывалась перед нами картина нашей беспомощности (как оказалось впоследствии, его сведения, хотя и обрывочные, были верными), какое-то удивительное спокойствие сменило мучительную тревогу долгих часов неизвестности и томительного ожидания…
Внешний рейд Порт-Артура до войны
Я взглянул на полковника. Он сидел, весь вытянувшись, откинувшись на спинку дивана, засунув руки в карманы