– Десять верст! – возбудился Хомченко. – Гурьянов, остаешься с «Уралом», выдвинуться верст на семь и – медленно вперед. Мы не можем гарантировать, что они не бросятся на попятную. Остальные – за мной! Пескарев, заводи! Капустин, командуй! Прокуратура – ты с кем?
– В первых рядах, капитан, – спохватился я. – Айн момент, своим шумну…
А дальше завертелась карусель. Солдаты рассаживались по машинам, создавая бестолковую суету. «Да ну их в баню, – ворчал Булдыгин. – Спохватились, блин, к сумеркам…» Но то ли по недоумию, то ли по другим причинам он оказался в той машине, которая вырвалась вперед. Возбуждение начальства передалось личному составу. Солдаты клацали затворами, оживлялись. Под сенью дружеских штыков мы чувствовали себя спокойно (оружия у представителей прокуратуры не было), хотя ощущение железа в кармане, конечно, не повредило бы. Пара дюжин солдат, Хомченко, сержант Капустин, наша троица – набились в кузов, как селедки в бочку, теснота, дышать трудно…
– Пескарев! – колотил Хомченко табельной рукояткой по кабине. – Отмеряй пятнадцать верст, там и высадимся! В клещи возьмем этих подонков!
Распоряжался капитан, в принципе, толково. Одно меня смущало – когда мимо беглецов, бредущих по лесу, с ревом промчится грузовик, набитый солдатами (а мы их не заметим, пролетая мимо), только самый тупой не догадается, чем пахнет. Парни, разумеется, побегут назад. А там уж бабушка надвое сказала – либо добровольно сдадутся, либо примут бой по скудости ума.
Но вышло все иначе. Передовой группе снова пришлось разделиться. На двенадцатой версте дорогу перегородил… труп.
«Урал» остановился. Бойцы посыпались, как поленья. Хрипел Капустин, отправляя людей в оцепление. Труп принадлежал пожилому якуту в прошитой соболем жилетке. Лежал, раскинув руки, поперек дороги, молитвенно таращился в небо. В голове пуля. Под затылком – кровавая каша вперемешку с грязью.
– Блин, – ругнулся кто-то из бойцов, – три месяца служат, а