Когда Слоуну задали прямой вопрос, он принял сторону Главного. Но он плохо умеет кривить душой. Он не решился появиться в преподавательской и до самого собрания наматывал круги на беговой дорожке, заявив, что потерял форму и ему надо тренироваться. Никто ему не поверил, но, поднимаясь в пятьдесят девятую, через окно Колокольной башни я увидел, что он – крохотная фигурка далеко внизу – все еще бегает.
Мой класс принял известие о повышении платы с обычным здоровым цинизмом.
– Сэр, это значит, что у нас в этом году будет нормальный учитель?
Аллен-Джонса, казалось, совершенно не тронули ни инцидент с номерами классов, ни мои страшные угрозы.
– Нет, это всего лишь означает, что в потайном кабинете Главного будет больше напитков в баре.
Хихиканье. Только Коньман мрачен. Он был наказан за вчерашний проступок, и второй день над ним смеялись, когда он ходил по территории в ярко-оранжевом комбинезоне, подбирая бумажки и складывая в огромный мусорный пакет. Двадцать лет назад Коньмана отлупили бы тростью, а одноклассники его бы зауважали; это показывает, что не все нововведения плохи.
– Мама говорит, что это безобразие. И вообще, есть другие школы, – заявил Сатклифф.
– Конечно, и любой зоопарк с удовольствием вас примет, – рассеянно сказал я, шаря в столе в поисках классного журнала. – Черт, где журнал? Он же был здесь.
Я всегда кладу журнал в верхний ящик. Может, с виду у меня и беспорядок, но я точно знаю, где что лежит.
– А вам когда жалованье повысят? – подал голос Джексон.
– Он уже и так миллионер, – отозвался Сатклифф.
– Потому что никогда не тратится на одежду, – снова Аллен-Джонс.
– И на мыло, – тихо добавил Коньман.
Я выпрямился и посмотрел на него. Наглость на его лице странным образом смешивалась с раболепием.
– Как вам понравилась вчерашняя уборка? – осведомился я. – Не желаете ли вызваться еще на недельку?
– Другим вы такого не говорите, – пробормотал Коньман.
– Потому что другие знают, где проходит граница между шуткой и грубостью.
– Вы придираетесь ко мне. – Голос его стал еще тише. Он избегал моего взгляда.
– Что? – искренне изумился я.
– Вы придираетесь ко мне, сэр. Придираетесь, потому что…
– Потому что – что? – рявкнул я.
– Потому что я еврей, сэр.
– Что?
Я разозлился на самого себя. Углубившись в поиски журнала, я поддался на древний трюк – позволил ученику втянуть себя в открытое противостояние.
Класс молча выжидал, наблюдая за нами.
Я взял себя в руки.
– Чушь. Я придираюсь к вам не потому, что вы еврей. А потому, что вы вечно открываете пасть и в голове у вас stercus