«Надо же! – приятно удивился Горский. – И впрямь: на ловца и зверь бежит. Пули, кажется, как раз подходящего калибра».
Он ссыпал содержимое стакана в карман и как ни в чем не бывало стал дожидаться своего ученика, который пошел за аспидной доской.
Когда тот явился, Горский спросил одиннадцатилетнего мальчугана:
– Скажи, Мейснер, если бы у какого-нибудь мальчишки оказалось столько игрушек, что он не только поиграть во все не успевает, но у него не хватает времени даже притронуться к ним, так если бы у этого мальчишки забрали бы некоторые из этих игрушек и раздали трудя… то есть нуждающимся в них, это было бы справедливо?
Мальчуган вытаращил глаза и, плохо понимая, что ему говорит учитель, согласно кивнул:
– Ну да…
– Молодец, Мейснер! – хлопнул его по плечу Горский. – Из тебя вырастет настоящий борец за социальную справедливость.
Едва Горский вернулся домой, как раздался стук в дверь.
На пороге стоял сосед-слесарь Петр Алексеев со своим сыном Николаем.
– Вот, сделал, – прохрипел вечно пребывавший в подпитии слесарь. Он протянул тяжелую металлическую болванку. – Как обещали, барин, полтинник с вас.
Эта болванка, похожая формой на кофейный пестик, возникла из старинного массивного безмена, который утром Горский отдал в работу слесарю. Когда Горский остался один, он несколько раз, словно пробуя руку, тяжело ухнул болванкой по постельной подушке.
– Всякое серьезное дело требует основательной подготовки, – самодовольно заключил Горский. – Пусть в гордом одиночестве я буду бороться за социальную справедливость. У Жемарина, высасывающего кровь из трудящихся, тысячи и тысячи рублей. А я, особа куда более одаренная природой, не имею в наличии сущих грошей, чтобы съездить хотя б на две недели в Ниццу.
Походив по комнате, помахав болванкой, он отправился на кухню. Это было просторное помещение в тридцать квадратных аршин.
Поставив в углу гладильную доску, Горский поднял заряженный револьвер и выстрелил. Пуля насквозь пробила дерево и застряла в стене.
– Прекрасно, Печорин! – воскликнул Горский, сам себя называвший этим именем и восторгавшийся этим персонажем. – Я стану героем нашего времени. Вперед, на борьбу с классовой несправедливостью! Да поможет мне Вельзевул!
В тот февральский вечер 1868 года, когда Горский вкушал от вкусного стола Жемарина и проявлял неуместную в связи с задуманным педагогическую принципиальность, он был полностью готов перейти к решительным действиям. Орудия убийства уже несколько дней Горский таскал с собой: револьвер в кармане, а болванку в портфеле.
Гимназист оставался совершенно спокоен. Сердце бешено не колотилось, кровь не ударяла в голову, рука не дрожала.
Горский наблюдал за собой как бы со стороны и оставался от собственной холодности в полном восхищении. «Это оттого, – говорил он сам себе, – что меня ведет благородная идея».
Идея гимназиста