– Суку? ― пореспросил Смолл.
– Нет, щуку! Рыба такая есть, длинная и зубастая. Слушай, короче. Как-то раз скорпиону нужно было перебраться на другой берег озера. Плавать он, понятное дело, не может, а потому: давай кричать. Кричит и кричит, прям как ты, когда очнулся в сети. На крик приплыла щука. Спрашивает: на кой черт кричишь? А он: помоги, ты быстрая вмиг меня перевезешь. Щука отказалась, мол, скорпион ее ужалит. Тогда скорпион пообещал, что не станет жалить, ну прям честное слово. Щука, наконец, согласилась. Плывут они, значит, плывут. Пол озера уже позади. И тут на тебе ― скорпион жалит щуку. Оба начинают идти ко дну. И щука кричит, как полоумная: что ты наделал, теперь ведь и ты помрешь. А скорпион, захлебываясь: такова уж моя природа.
– Уловил смысл? ― спросил Джордж.
– Он не дурак, ― сказал Ганс. ― Идемте.
На пути в бар Смоллу постоянно попадались на глаза худые, костлявые дети в слишком просторных рваных одеждах. Они носились по извилистым улочкам Оустрейса и выпрашивали еду. Сухари, червивые яблоки, хрящи ― любая съедобность тотчас исчезала в маленьких голодных ртах. Город был огромен. Редкие черные башни перемежались с серыми домами, с которых крошился камень, и дряблыми деревянными публичными заведениями. Бордели встречались тут чуть ли не на каждом шагу. Нагие девушки развратными речами зазывали мужиков, но те с хохотом проходили мимо. Ганс говорил, что останавливаться здесь ― себя не уважать, и что только в «Черной могиле» есть достойные ласк особы.
Тушу оленя Смолл с мужиками занесли мяснику, работающему в пропахшем гнилью и мертвечиной домике. Он согласился разделить мясо на семь равных частей, запросив за работу скромную плату, ― бедро животного.
В «Черной могиле» было людно. Четырехэтажное здание из серого камня; два первых этажа заставлены столами и барными стойками, третий и четвертый ― десятками комнат с мягкими, пропитанными потом и гарью кроватями. У Смолла не получалось прогнать дурноту. От шума давило в висках, от спертого воздуха выворачивало наизнанку. Повсюду сновали голые женщины всех форм и возрастов. Худые и гибкие, как змеи, тучные, с грудью под стать двум свернувшимся в клубок младенцам, и горячие, как их называл Ганс, стройные девушки с фигурой в виде песочных часов.
– Попав к ним внутрь, ты поймешь, что такое истинное наслаждение, ― говорил Ганс.
Они со Смоллом сидели за самым дальним от барной стойки столиком. Остальные мужики давно взяли по женщине и отправились наверх. Ганс пил пиво медленно, как гурман. На его сухом изможденном морщинами лице изредка проскальзывала ухмылка. Смолл, перебарывая тошноту, пережевывал недожаренное белое мясо рыбы.
– Что у тебя с лицом, парень? ― Ганс на миг оторвал взгляд от кружки.
– А что с ним не так?
– На нем словно отпечаток дерьма. Неужели хавчик недостойный тебя?
– Мясо хорошее, ― соврал Смолл и оттянул ворот прилипшей к телу рубахи. ― Жарко здесь.
– Как и всегда. В чем дело?
Смолл