Марина обработала чистые раны перекисью водорода и замотала бинтами. За дверью жалобно скулил Марти, словно просился на ночлег. Его так и не привязали с тех пор, как началась вечерняя суета с поисками Вити.
Павел бросил на пол свой старый овчинный полушубок, аккуратно положил на него волчонка и открыл дверь на улицу. Марти, словно спрашивая разрешения, посмотрел на хозяев, потихоньку поскуливая.
– Ну что, друг ты мой седой, заходи, – предложил Павел, – посмотри на нашего лесного соседа, да смотри не обижай.
Марти не заставил долго себя ждать, прыгнул через порог и тихо подошел к спящему волчонку, замотанному в бинты. Не дойдя пары шагов, он лёг на живот и вытянул лапы вперед. Медленно, почти незаметно, Марти подполз к полушубку, с жалостью глядя на беднягу. Пёс всё понимал, его глаза и брови стали похожи на домики, он положил голову на вытянутые лапы волчонка и лежал так до самого утра, охраняя покой забинтованного малыша.
-15-
В тот день, когда происходили эти события, Фёдор пил. С самого обеда он заливал в себя стакан за стаканом. Какой-то зверёк грыз его изнутри много лет, днём и ночью. От него не было спасения, никакие попытки изменить своё душевное состояние не давали желаемого результата. Женившись, он сделал себе только хуже, а когда родился Стенька, то он с радостью разбил бы себе голову, лишь бы не ощущать себя в этом мире, никаким, никак. Он не ощущал себя представителем ведомственной структуры, он даже не ощущал себя ничтожеством, которое было выплюнуто этим обществом, в котором ему суждено жить, вернее – ворочаться. В нём было зло, он его чувствовал каждой частицей своего тела. Его нельзя было сбросить, смыть водой или просто игнорировать – оно было внутри, в голове, в самой кости и оно росло.
Он часто вспоминал смерть отца, вернее, тот всегда стоял перед его глазами. Тогда он тоже сгорел, его нутро тлело, пока не довело до петли. Фёдор много раз отправлял свои мысли назад, в то время, когда отец был ещё жив. Он часто бил его мать, но так было не всегда. Ещё будучи ребёнком, сразу после похорон он сидел с матерью в обнимку и разговаривал с ней. Она обмолвилась тогда, что Иван стал другим после рождения Фёдора, его как будто подменили. Рыжеволосый мальчик так и не стал для него отрадой, радостью в жизни. Сам он был темноволосым, Зоя – русая, рыжий ребёнок не мог быть от него. Никакие объяснения не смогли успокоить раненую душу отца. У Зои дед был рыжий, не должно быть слишком странным рождение рыжего ребёнка, выпавшее на третье поколение. Но как это объяснить в посёлке? Иван чувствовал взгляды и улыбки за своей спиной, всеми порами кожи слышал шушуканье соседей. Тогда он тоже искал утешение в бутылке, но так его и не нашёл.
Фёдор смотрел в одну точку. Убить зверька внутри себя он не мог, жить с ним ему становилось невмоготу, но о повторении отцовского шага он не думал никогда. Нет,