Лидия Васильевна всё говорила и говорила что-то, время от времени выбегая на минутку, очевидно в кухню, и немедленно появляясь назад с какими-то тарелочками. Комнатка наполнялась всё новыми и новыми ароматами: яблочные оладьи со сметанкой, омлет с укропчиком, котлетки с жареной картошечкой и множество ещё чего-то. Пир горой, да и только!
Эти почти праздничные приготовления меня очень смутили. Я только что вошла в их жизнь, не успев сделать им ничего хорошего. Я пришла сюда на час, по делу, провести урок и уйти по своим делам. А тут вдруг пир во имя меня! Мне было неловко, абсолютно не хотелось ничего есть и жевать перед незнакомыми людьми. Элементарное чувство вежливости и уважения к гостеприимству матери заставило меня против воли прикоснуться к еде. Я стеснялась их щедрости, ничем пока не заслуженной, доставшейся мне не понятно за что.
А Лидия Васильевна всё щебетала, весело рассказывая о достоинствах своего сына. Как оказалось, за годы неподвижного пребывания в постели Саша успел получить юридическое образование, заочно закончив с отличием университет, выучил в совершенстве английский и в подлиннике читал Шекспира. Затем он выучил немецкий и читал Гёте. А ещё одолел стенографию и вот теперь заинтересовался музыкой. Он сам придумал себе специальный станок, позволяющий ему лёжа играть на баяне.
– Сыграй-ка Томочке «Пер Гюнта», – попросила Лидия Васильевна Сашу.
Он играл для меня одну пьесу за другой. Довольная мама сияла, Саша трудился в поте лица, раздвигая мех своего баяна. Он старался, лоб его покрылся испариной, глаза загорелись. А я сидела смущённая и в глубине души не знала, как завершить свой визит, так как до теории музыки дело так и не доходило. Меня в тот момент терзали собственные мысли и ощущения, а до них ни Саше, ни его маме не было дела. Они оба были поглощены радостью видеть гостя в доме. Я понимала это и тогда, но меня такое внимание очень смущало.
В музыкально-исполнительском смысле Сашино исполнение было далеко от совершенства, так как раздвигать меха, находясь в горизонтальном положении, и бегать пальца ми по клавишам-кнопкам – нелёгкая работа. Это был бег с препятствиями, и волна жалости к этому мужественному больному подвигу наполняла меня моей собственной болью сочувствия.
Да! Вместо ответной вежливой радости я испытала острую боль, глядя на Сашу и его мать, на их незащищённую, наивную, чистую слабость с одной стороны и огромную силу духа с – другой. Для меня, шестнадцатилетней девочки из благополучной семьи, родившейся после войны и никогда не знавшей экстремальных ситуаций выживания при зажатом в кулак мужестве, это вдруг показалось страшным. Я испытывала нестерпимую тяжесть, которую разумнее было держать спрятанной