На дворе 1999 год. Пост-перестроечные страсти уже поулеглись. Латвия, стряхнув со своего плеча большую ладонь сильного соседа, горделиво вздернула голову независимости. Проводила счастливым взглядом эшелоны российских военных, оставивших после себя то там, то тут пустые вагоны и казармы. Высунула вслед удаляющемуся косолапому государственный латышский язык. Тех оккупантов и отпрысков оккупантов, что не пожелали откланяться следом за военными, заклеймила печатью «негражданства», расколов таким образом население на две враждующие общины. Презрительно выплюнула из календаря вжившиеся за семьдесят лет русские праздники, заменив красные дни черными памятками о жертвах «коммунистического террора». Придумала собственную валюту со звучным названием «лат» и отчеканенными лососями и коровами на серебряных боках. Выпустила из пыльных закромов на свет божий некогда преданных анафеме ветеранов «Ваффен-СС», которых неожиданно для самих себя на старости лет признали героями. Опьяненная иллюзорной свободой Латвия подобно вредному ребенку, задалась целью делать все наперекор отступившему узурпатору. Даже если порой это мелкое вредительство вроде введения визового режима для россиян шло в разрез с государственными интересами. Новым «другом, товарищем и братом» маленькая капризная европейская страна выбрала себе заморского дядюшку Скруджа с пятидесятью звездочками на полосатом лбу. За восемь лет самостоятельности инфляция постепенно снизилась, на опустевшей плодородной почве стали проклевываться зарубежные инвесторы, в центре Риги как грибы полезли из земли отели и торговые центры. Лысеголовые братки сняли один за другим спортивные костюмы «Адидас» и, оставив в память о жестоком дележе лишь татуировки и толстые золотые цепи, начали строить из себя кротких бизнесменов.
Вот на таком фоне и проистекают Юлькины юношеские терзания. Сама она плохо помнит беспорядки января 91-года, послужившие началом государственного переворота. Ее детский мозг был тогда до краев переполнен куклами Барби, хомяками и школьными заданиями. В памяти остался только жалкий клочок с изображением маминого испуганного лица и обрывок папиного разговора с жившей в центре Риги бабушкой. «Стреляют» сказала последняя. «Совсем близко». «Может, тебе показалось, мам?» «Я прошла войну. Я умею отличить выстрелы». Одиннадцатилетней Юльке не передался родительский страх. Ее маленький розовый