– Таких, как мы, – засмеялся Ян.
– Вот, посмотрите, – Таня показала в сторону от себя, – видите ствол этой обгоревшей ели?
Ян всмотрелся в темноту, сквозь которую проступили очертания обугленного дерева, словно скрючившегося от боли.
– Ствол ели наполовину сгоревший, – пояснила Таня, – молния ударяла в него несколько раз. Но что любопытно: с обратной стороны она живая, живет и не сохнет. Люди говорят, что молния два раза в одно и то же место не бьет, хотя в Ведьмину гору молнии, как заговоренные, летят, не переставая. Наверное, это подтверждает ее силу. Эта сила скрыта в глубине, и она не подвластна человеческому знанию.
– Молния ассоциируется у меня с хлестким ударом наотмашь, с чем-то неожиданным, происходящим по воле случая, рока, неизбежности. Булгаков – помните Танечка? – в «Мастере и Маргарите» сравнил любовь с убийцей, который вдруг выскакивает в темном переулке и поражает одномоментно мужчину и его возлюбленную. Так поражает молния, которая тоже сродни любви. Хотя, признаться, в остальном любовь в «Мастере» изображена… – Ян замялся, подыскивая слово, – я бы сказал – слащаво, сентиментально, какой-то бесконечный мармелад, лишенный ведьминского, колдовского очарования, наваждения…
Таня молчала.
Мягкий, приглушенный свет абажура отражался в окне, где, как в зеркале, отражались силуэты, едва различимые, словно сливающиеся воедино в один силуэт. Часы на стене показывали два часа ночи, но время, судя по всему, здесь никого не интересовало, выбросив белый флаг.
Ян обнял Таню, движимый жарким зовом желания. То, что происходило с ними потом, напоминало некий тайный ритуал, соединивший их, одновременно далеких и столь же близких друг другу; невероятная сила соития спрессовала вечность в миг неподвластной разуму страсти.
На тот же миг – вечность – Таня и Ян стали внезапно единым целым, слившись в один поток света, подобно тому, как ручьи, бежавшие порознь, вдруг сливаются, образуя бурлящий речной простор. Страсть качала тела, как младенца качают в колыбели, и, подвластные стремительному импульсу, они умножили частоту дыхания, опьяненные желанной близостью, поглощенные ею настолько, что, если бы недалеко от них ударила молния, они вряд ли заметили бы, как рукоятка огня вонзается в твердь, потому что они – в этот момент – сами были огнем.
И в этот момент за окном блеснула молния, блеснула и пропала, раскроив небосвод острым блеском своим.
Ткань небесная, поврежденная, развороченная – всего на миг, и – тут же – свернулась, сгустилась, поглотила этот молниеносный выпад и пропала в себе самой.
Гром.
Прогрохотал, прогремел и затих.
Дождь.
И затренькали капли дождя тоненько-тоненько, выводя нехитрый скрипичный мотив.
И все мысли о дожде, все взгляды дождю – всюду: дождь, дождь,