Олла скроил рожу:
– Архиепископ огорчится. Чертовы скотты на Линдисфарене!
Мне пришла вдруг в голову одна мысль, и, обдумав ее, я нахмурился.
– Тебе известно, кто владеет большей частью острова? – поинтересовался я у Оллы.
– Твоя семья, господин. – Трактирщик дал весьма тактичный ответ.
– Руины монастыря принадлежат Церкви, – рассуждал я. – Зато остальная часть острова относится к Беббанбургу. Не думаешь ли ты, что архиепископ испросил у моего кузена разрешения строиться там? Оно ему не особо нужно, но согласие моего двоюродного брата сильно облегчило бы Хротверду жизнь.
Олла не спешил с ответом, поскольку знал о моем отношении к кузену.
– Господин, возможно, предложение поступило от твоего двоюродного брата.
Именно это подозрение и зародилось у меня.
– Вот ведь хорек вонючий, – выругался я.
С того самого дня, как Сигтригр стал королем Нортумбрии, кузен знал о моем предстоящем нападении и наверняка сделал Хротверду предложение в расчете заручиться поддержкой Церкви. Тем самым оборона Беббанбурга превращалась в крестовый поход. Что ж, Константину следует сказать спасибо хотя бы за крушение этой надежды.
– Тот чокнутый епископ собрался построить на острове церковь, – продолжил Олла. – По крайней мере, хотел.
Я хмыкнул. Любое упоминание о чокнутом епископе забавляло меня.
– Вот как?
– И архиепископ Хротверд решил положить конец всей этой блажи. Разумеется, нельзя верить всему насчет того сумасшедшего ублюдка, но не секрет, что идиот мечтал построить на острове новый храм.
Был он чокнутым или нет – не знаю, но вот епископом точно не был. Речь шла о датском ярле по имени Дагфинр, который провозгласил себя новым епископом Гируума и принял новое имя – Иеремия. Он со своими людьми занял древний форт под Гируумом, что примыкает с юга к границам Беббанбурга и лежит на южном берегу реки Тинан. Гируум – часть владений Дунхолма, и потому Иеремия числился среди моих подданных. Единственная наша встреча произошла, когда он покорно прибыл в крепость, чтобы уплатить мне дань. Явился с двенадцатью спутниками, которых величал учениками. Все они ехали на жеребцах, за исключением самого Иеремии, восседавшего на осле. Облачен самозваный епископ был в длинную холщовую рясу, белые грязные волосы свисали до пояса, а на узком умном лице читалось выражение неуловимой насмешливости. Он сложил на траву пятнадцать серебряных шиллингов, потом задрал подол рясы.
– Зри! – торжественно провозгласил он, после чего помочился на монеты. – Во имя Отца, Сына Его и еще одного, – приговаривал он, поливая серебряные кружки, потом широко улыбнулся мне. – Твоя дань, господин, немного вымокла, зато благословлена самим Господом. Видишь, как они теперь засверкали? Разве не чудо?
– Помой их, – велел я.
– А ноги тебе тоже омыть, господин?
Выходит, сумасшедший Иеремия хотел строиться