Часто Калеб напыщенно фыркал, заявляя, что Леон как заевшая, трещащая любезности кукла, излюбленными фразами которой выступали: «Спасибо, пожалуйста, извините». Сам же Бёрк оправдывался скромностью и воспитанностью, какие редко встретишь среди нынешней молодёжи, и которые так располагают к себе людей старой закалки и вызывают раздражение среди сверстников.
Леон хлопнул Гаррисона по плечу, да так и сжал, призывая к вниманию.
– Так, Леон, успокой свою даму сердца, – в сердцах воскликнул Гаррисон, не подозревая, что единственный кого здесь стоит успокоить – это он.
– Калеб, а меня ты не хочешь спросить о Потрошителе? – безразличию и маски непроницаемости Леона Бёрка позавидовал бы заядлый шпион. Ничто не выдавало в нём искусно скрытую иронию. Но Калеб, не прекращая ёрничать, задорно расхохотался, как умалишённый в нервном припадке, и также резко стих, отрезав:
– Нет! Не хочу! Время на часах показывает, что пара закончилась.
– Мистер Гаррисон, значит, на пары вы приходите по времени солнцу, а уходите по времени циферблата, – подметила Чемберс, надменно изогнув накрашенную бровь.
– Именно так! Время – такая сложная и неопределённая штука! Никогда не знаешь, когда оно будет к тебе благосклонно, а когда жестоко! – и, подхватив рюкзак, Гаррисон один из первых пустился наутёк, как настоящий школьник, дождавшийся спасительного звонка.
Назвать Американскую академию искусств просто институтом было как минимум невежественно и кощунственно по отношению к произведениям искусства, которое оно в себе таило. Музей мирового искусства прошлого, настоящего и будущего.
В карте туриста Чикаго академия получила заслуженное место достопримечательности, снискав цену за вход в виде десятидолларовой купюры, что, впрочем, явно недооценивалось с учётом кладезя красоты, которую заключал в себя храм творения людского, а не божьего.
Святыню охраняли изумрудные львы, застывшие свирепыми стражниками на входе в неоклассическое здание в архитектурном стиле beaux-arts.
Художественная коллекция академии впечатляла количеством шедевров европейского импрессионизма. И называя его музеем, студенты нисколько не поскупились на метафоры. В золотых залах коллекции европейской живописи