Она повезла нас в глубинку Тверской земли, даря всем жизнь и спасение. По пути следования люди выходили, чтобы найти приют у деревенской родни. Тётя Нюра тоже сошла, припала к маме:
– Анюта, пойдём со мной, в избе матери всем места хватит, хоть с голода не помрём.
Но мы поехали дальше, потом пешком добирались до дедушки.
Всем нам повезло: мы, дети, остались живы, и с нами были мамы, как залог спасения от военных и последующих житейских испытаний. Ведь у многих отцы не вернулись с фронта. А те несчастные, что не смогли эвакуироваться, хлебнули горя досыта. На соседней улице двое детишек целую неделю находились в холодной квартире рядом с умершей от голода матерью. И какова неизмеримая доброта и душевное благородство чужих людей, в лютый голод взявших малышей к себе и спасших от погибели.
Недолго немцы хозяйничали в городе. Поспешно удирали они с древней русской земли, утыкав берёзовыми крестами свои могилы у палисадников на нашей улице.
Город лежал в пепелищах и руинах искалеченный, истерзанный, как и людские судьбы…
Тётя Нюра радости потом от детей не увидела: Рита не выходила из психбольницы, другая дочь – из тюрьмы, а сын – из запоя. Уже старая приходила к маме и жаловалась на судьбу:
– Всю жизнь мучаюсь. Видно, Господь меня наказал за то, что Риту хотела бросить.
А мы, дети войны, её пережившие и вдоволь измученные от голода, бомбёжек и холода, опять попали в тяжёлую пору, не живём, а выживаем. Узнали бы об этом наши не вернувшиеся с полей сражений отцы…
Ушёл в сорок первом
Деревня, раскинувшаяся на окраине Химкинской земли, затихает, обласканная тёплым июньским вечером. Я медленно иду за околицу, с наслаждением вдыхая сладкий воздух, льющийся освежающим потоком с полей и леса.
– Посиди с нами, Петровна, – слышу голос с крыльца избы, что у самого леса.
Подхожу и вижу приветливые лица старушек-сестёр.
– Вот, с делами управились и вышли маленько посидеть. Уж, небось, немного нам таких вечеров отпущено, – говорит Татьяна Дмитриевна. – Не заметили, как жизнь прошла, вся в трудах и заботах.
Татьяне Дмитриевне – семьдесят пять, А Марии Дмитриевне – семьдесят. Всю жизнь мы с Марией и за мужика, и за бабу. Видишь, какой справный дом у соседки? А это оттого, что мужик в доме, живой с фронта вернулся. А мой дом чужие руки подправляли, без интереса, вот такой он и неказистый.
Муж как ушёл в сорок первом, так и не вернулся. Василий из соседней деревни, вместе они служили, рассказывал, что погиб мой Гриша на его глазах, когда Днепр переплывали. Видно, убило его в воде, а так бы не утонул, хорошо плавал. Вот Мария помогла ребят поднять, двое их у меня осталось. Бывало, плачу, плачу дома, она с поля придёт: «Ты опять плакала? Глаза красные».
– Я тебя парным молочком угощу, – Мария Дмитриевна легко поднялась и пошла в дом.
– Какая она быстрая, бегает как молодая, – заметила я.
А