– O bone Jesu, exaudi me…
Она взяла в ладони пряди его волос, прижала к своему разгоряченному лицу, наслаждаясь их шелковистостью и тонким, еле уловимым ароматом земляники. Почувствовала, как он вздрогнул, как напряглась его спина, как он вопреки своей воле подался назад. От Бога. К ней. Попытавшись устоять – и все же почти без боя сдаваясь в плен искусительнице.
– Ne permittas me separari a te… – мелодичный голос стал отрывистым, в нем появилась хрипотца. – Ab… Ab hoste…
Латынь для него – второй родной язык. А ведь запнулся. Запнулся потому, что нежные женские руки ласковым кольцом обвили шею, жаркое дыхание трепещет у самого уха, щекочет кожу и сводит с ума…
– От лукавого… защити меня…
Кто защитит вас, господин Андре, от губ, которые целуют маленький белый шрам на гладком плече? Куда вы убежите от собственной грешной плоти, которая с готовностью отозвалась на ласку? Вы не лед. Вы – пламя, яркое пламя… Лучший из всех, кто касался губ Сюзанны и обнимал е?.е.
– И повели мне… прийти… к Тебе, дабы… дабы…
Вы забыли и французские слова, шевалье?
– Дабы со святыми Твоими… восхвалять Тебя… во веки веков…
Сейчас вы перестанете славить Создателя, потому что к вам прильнула одна из тех, что были созданы на погибель роду человеческому. Вы не устоите, шевалье, потому что это сильнее вашей воли, вашей любви к Творцу. Вы – мужчина, и рядом с вами – женщина. Что еще вам нужно?
– Аmen! – Последнее слово молитвы становится первым стоном страсти.
Она победила! Теперь никто и ничто не мешает упасть на кровать, чтобы сплестись, слиться в одно, забывая про все на свете: про день вчерашний, про заботы дня будущего, про обещания и обеты…
4
Придворная должность
С утра шел снег вперемешку с дождем. Эта мокрая смесь, подхваченная ледяным ветром, безжалостно забивалась под плащ и шляпу, налипала на лицо, холодными струйками талой воды утекала за шиворот. К тому же дороги развезло, копыта лошадей то и дело беспомощно скользили на подмерзшей грязи. Тем, кто путешествовал в каретах или повозках, было, по крайней мере, сухо, а одинокий всадник, рискнувший бросить вызов январской слякоти, насквозь промок и продрог задолго до полудня, тогда как до Парижа, куда он держал путь, ему предстояло добраться к вечеру. Когда лошадь в очередной раз споткнулась, едва не завалившись на бок, Эме оставил последние попытки пустить ее рысью, позволив измученному животному окончательно перейти на шаг. Сам он лишь поплотнее завернулся в плащ, стараясь сохранить остатки тепла, и поглубже надвинул шляпу. Плечо, месяц назад простреленное из мушкета каким-то метким ландскнехтом, ныло нещадно, перевязь со шпагой казалась тяжелой, как связка камней. Усталый путешественник мысленно начинал ненавидеть далекий Париж, а заодно королевский двор, своего дальнего родственника Луи де Кавуа, который наверняка приложил руку к распоряжению, киснувшему за пазухой у лейтенанта королевской кавалерии Эме де Фобера, а заодно и самого кардинала