Живи беспечен, равнодушен!
Мгновенью жизни будь послушен,
Будь молод в юности твоей!
Поэт не прописывает, какие радости даны «всем возрастам», хотя предполагает их всюду («всем возрастам дает игрушки»); но юность тем и выделена, что она радостями оделена щедрее всего; пренебрежение ими поэт считает неестественным и предосудительным.
Ценности иных возрастов в рамках периода уточняются только слегка, на выручку поэту приходит эпос. Вот завершение исповеди Финна:
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
«Стансы Толстому» можно признать своеобразной доминантой философских медитаций Пушкина: и потому, что здесь разнообразно и четко прочерчена основа поэтической позиции Пушкина, и потому, что на фоне «Стансов» легче воспринимать ответвления философских медитаций поэта.
Азарта и темперамента Пушкину не занимать.
Давайте пить и веселиться,
Давайте жизнию играть,
Пусть чернь слепая суетится,
Не нам безумной подражать.
Пусть наша ветреная младость
Потонет в неге и вине,
Пусть изменяющая радость
Нам улыбнется хоть во сне.
Настолько безудержен поэт, что на сей раз готов потеснить прочно сформировавшееся мнение о цикличности жизни с разделением забот – юности юношеские, а старости старческие: юность показана агрессивной.
Когда же юность легким дымом
Умчит веселья юных дней,
Тогда у старости отымем
Всё, что отымется у ней.
В лицейской лирике подобный вариант проигрывался только на эпическом материале («Гроб Анакреона») либо в иной плоскости, когда жизнь рассматривалась не цикличной, а монолитной («Веселье! Будь до гроба / Сопутник верный наш…»). Не заметить азартного настроенческого бунта в «Добром совете» нельзя, но нет оснований говорить об отмене представлений о цикличности жизни («Всему пора, всему свой миг…»): опять позицию поэта корректирует эпос. Финн, рассказывая о могуществе Черномора, гасит вспыхнувшую тревогу Руслана: седой волшебник прельстился красой Людмилы, но безвреден для нее. Тут утверждение категорично:
Но против времени закона
Его наука не сильна.
Если перед законом времени бессилен волшебник, смертному спорить с временем вовсе бессмысленно.
Пример самого Финна чреват совершенно неожиданным комическим финалом. Финн нисколько не ставит целью спорить с временем: просто он, постигая науку колдовства, упускает из виду ход времени, не замечает, как за его занятиями прошли не годы – десятилетия. Забывчивость Финна психологически достоверна: поглощенный делом, начатым в молодости, сосредоточенный на нем, герой не стареет душой, и бег времени для него нечувствителен. Заблуждение открывается ему слишком поздно, он как громом поражен. Оценим трагикомизм положения: старику предлагаются забавы юности:
Но вот ужасно: колдовство
Вполне