– Мой тост очень краток, – громким и четким командирским басом с наждачной присыпкой объявил генерал. – Предлагаю выпить за нашу великую Советскую Армию!.. Не чокаясь!
После некоторого замешательства ошарашенная такой концовкой тоста военная публика в кладбищенской тишине и как-то нерешительно проглотила водку и коньяк, не сталкивая на весу рюмки и фужеры. Там и тут послышалось негромкое, будто на поминках, бубнение офицеров. Молодые полковники с какой-то опаской поглядывали то на Городецкого, то в ту сторону праздничного стола, где восседала «знать». А на лице «колбасного генерала» было такое выражение, словно он глотнул кипятка. Он тоже с панической настороженностью глядел в сторону «президиума» застолья, где на погонах нескольких высших офицеров во главе с министром желтели звезды генералов армии. В тот же миг «колбасный генерал» подал знак официанту в углу зала и тот «врубил на всю катушку» магнитофон, – зал накрыли бравурные звуки «Дня Победы».
Пока Лев Лещенко заводил этой песней нестройно, на все лады пытавшуюся перекричать его офицерскую братию, Городецкий с задумчивым видом курил, не сводя прищуренных глаз с большого фарфорового блюда, в котором лежали фиолетовые куски красиво нарезанной гурийской капусты.
Что-то странное и загадочное было в том его взгляде на обыкновенную капусту, – он то хмурил брови, словно от прострелившей его сердечной боли, то быстро-быстро моргал веками, будто в задумчивые глаза его попала соринка. Затем он взял большую серебряную вилку, наколол ею кусок капусты и положил в свою тарелку. Сделав это, он снова попросил меня налить ему водки и опять встал, бросая строгий инспекторский взгляд на оба фланга праздничного стола. Так и стоял до тех пор, пока в зале не стихли голоса и не перестали цокать вилки и ножи.
– Товарищи офицеры, прошу налить, – начал он своим зычным скрипучим басом, – здесь присутствует маршал артиллерии Михалкин Владимир Михайлович… Я его фронтовой сослуживец. Мы вместе с ним воевали под Ленинградом… Как и блокадный город, наш дивизион тоже голодал той лютой зимой… Конечно, голодал не так страшно, как ленинградцы, нам тыловики все же подбрасывали кое-какую пайку на передок…
– Да-да, было такое, Гриша, было, – негромко добавил Михалкин. – Кто-то из наших сказал тогда: «Боюсь умереть не от немецкой пули, а от голода».
– Так вот, товарищи офицеры, – продолжал Городецкий, – наши разведчики, ходившие на ту сторону фронта, сообщили, что на нейтральной полосе есть дачный огород с неубранной осенью капустой… Торчали из-под снега головешки. И тогда красноармеец рядовой Михалкин вызвался добыть ту капусту… Пополз туда… На огород… Под огнем немцев… Под сигнальными ракетами… Помните, товарищ маршал? А там работали немецкие снайпера…
Я посмотрел на Михалкина. Полная рюмка в его руке дрожала так, что из нее выплескивалась водка. Он опустил ее на стол.
– Помню, помню, Гриша, – тихо сказал он срывающимся голосом, – все помню…
А Городецкий тем же громким, гортанным басом с наждачной