Задирать… Подол платья. Повалил на траву. Белый хлопок пачкается зелёным и красным. Всё как-то грубо, торопливо, неумело. А ей смешно. «Всё, теперь ты мой». Отстраняется от неё. Уходит в себя. «Долго думала? Нет, конечно. Живи, как живётся». «Умри, как умрётся. Ладно». Потом старался избегать её. Старался, да ноги сами идут. Вновь какие-то подколы, ужимки, едкие замечания. А сама снится ему постоянно, что за наваждение. Задирать… И снова, вновь и вновь. Ночь за ночью. В этой паутине. В коконе для двоих.
Через пару месяцев ушла в лес. Заговоры-наговоры, травы. Пижма, зверобой, полынь. Набрала полную корзину. Всё пожухло, когда нашли. И туфли обглоданные. Разорвал медведь. Хоронили, что осталось, в закрытом гробу. Крестьянки говорили, мол, барыня понесла, пошла к бабке в чащу, да пропала. Беда. К бабке. В чащу. Пропала.
Перестаёт дышать. «Живи, как живётся». «Умри, как умрётся». В церкви пахнет ладаном. Его ладони пахнут ладаном. «Ладно». Будь оно неладно твоё «ладно», Соня. Что же ты наделала… «Всё. Теперь ты мой». Её голос бесконечно повторяет это в его голове. Как прокляла. Как благословила. Покупает обручальные кольца. Одно себе на палец, одно ей в могилу. Бросает жирную червивую горсть, ничего не чувствуя. Ни пальцев, ни руки, ни земли под ногами, ни сердца. Всё как отмерло… теперь совсем. По-настоящему. Взаправду. И лишь одно желание – лечь там с ней рядом. И больше не вставать. С самого рождения у него был только один изъян – равнодушие. Как оказалось, так ему казалось.
Отец умер спустя месяц. Опухоль съела его желудок, а затем и его самого. Умирая, просил Александра позаботиться о братьях и сестре. И не забывать о Викторе: держаться его и вступаться, если придётся. Александр дал слово. Но не таких слов он ждал от отца в последние минуты его жизни. Он стоял над его постелью и хотел, чтобы тот сказал ему что-нибудь ещё. Наклонился ниже, так, что сбивчивое дыхание старшего Ланского касалось его кожи. Сердце сжалось и замерло в груди. Ну же, скажи это. Скажи, что принял, как родного сына. Скажи, что помнишь, как Александр произнёс своё первое слово. Папа. Первое, что он сказал, было «папа». Скажи, что помнишь это и ни на день не забывал. Скажи, что раскаиваешься, что столько лет был холоден к нему. Скажи, что любишь. Ну же, отец… Но Павел Ланской больше не сказал ничего. Умер, так и не простив Александра за то, что в нём не было ни капли его крови. Умер, так и не сумев его вновь полюбить. Отец вырвал у него обещание и ушёл. Вот и всё, что он оставил Александру. Слово, которое он должен сдержать, и которое он сдержать не может. В день похорон отца ему сообщили о том, что Виктор Верейский – злоумышленник. Сколько же в жизни иронии, не испить всю до дна.
Но полно этих мыслей. Достав из саквояжа старый номер «Отечественных записок», до которого у него всё не доходили руки, Александр попытался погрузиться в чтение, но вместо этого запутался в паутине воспоминаний. От кольца на безымянном пальце запахло ладаном. Он поднёс руку к ноздрям, втянул запах и вдруг камнем свалился на пол.