Are so deceptive… like feet’s traces!
XXXV
Where is Onegin? Half asleep,
From ball to bed he’s moved by carriage.
St. Petersburg does never sleep,
The drums are beating waking soldiers.
A merchant wakes, a pedlar walks,
A cab to stand is pulled by horse,
A dairymaid delivers milk,
Under her feet the snow makes squeak.
The morning noise refreshes air.
They open blinds; smoke by columns
Ascends upwards from burning ovens,
A baker – German, clean and fair,
In paper cap, exclaimed not once
His crackling language’s was ist das.
XXXVI
Но, шумом бала утомленный,
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя.
Проснется за-полдень, и снова
До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра.
И завтра то же, что вчера.
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?
Вотще ли был он средь пиров
Неосторожен и здоров?
XXXVII
Нет: рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и стразбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова;
И хоть он был повеса пылкой,
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
XXXVI
But being worn by night time pleasure,
Has mixed up morning and midnight
The kid of luxury and leisure
Sleeps dreaming blissfully in quiet.
Get’s up in p.m., and again
His life is scheduled for a day,
It is monotonous and bright,
And all the same, the day, the night…
But was Onegin satisfied,
When being healthy, free and blooming,
By splendid wins his person proving,
He spent his life in that delight?
Or it is fruitless and in vain
To spend in revels night and day?
XXXVII
Too early he got rid of passions
And was annoyed with high life’s roar;
The beauties drew no more attention
And did not stir him any more.
Unfaithfulness made him fatigued,
Of friends and friendship he got rid,
Since not for long he could and would
Eat beef-steaks and the Strasburg food
Spill with Champaign straight from a bottle,
And pour the spicy bitter words,
When at that time headache disturbs;
And though he loved the life to throttle,
He ceased to like it in the end –
The fight, the saber and the lead.
XXXVIII
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
Как Child-Harold, угрюмый, томный
В гостиных появлялся он;
Ни сплетни света, ни бостон,
Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.
XXXIX. XL. XLI.
XLII
Причудницы большого света!
Всех прежде вас оставил он;
И правда то, что в наши лета
Довольно скучен высший тон;
Хоть, может быть, иная дама
Толкует Сея и Бентама,
Но вообще их разговор
Несносный, хоть невинный вздор;
К тому ж они так непорочны,
Так величавы, так умны,
Так благочестия полны,
Так