Till now disturbs imagination.
XXXI
Is there a wilderness or desert,
Where you, a madman, could forget
These pretty legs, and where at present
On vernal flowers they step?
Caressed in oriental comfort,
On northern doleful snowy carpet
They have not left the traces, yet,
Since loved to touch the carpets that
Were soft exciting lavish pleasure.
Because of them I skipped sometimes
The thirst for glory and for prize,
The land of fathers, freedoms’ treasure!
The happiness of youthful years
Has disappeared like their light trace.
XXXII
Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня.
Она, пророчествуя взгляду
Неоценимую награду,
Влечет условною красой
Желаний своевольный рой.
Люблю ее, мой друг Эльвина,
Под длинной скатертью столов,
Весной на мураве лугов,
Зимой на чугуне камина,
На зеркальном паркете зал,
У моря на граните скал.
XXXIII
Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!
XXXII
Diana’s breast and cheeks of Flora
Look pretty lovely, my good guys!
But Terpsichore’s cute leg, however,
Is much attractive in my eyes.
It presages to covert gaze
Inestimable sensual praise,
It does attract by pleasant form
The willful passions in a swarm.
Yes, I do love it, my Elvina,
When hidden under table cloth,
In spring, when stepping on greensward,
In winter time, when ballerina
Steps on the stage, on parquet floor,
And at a see shore on rock wall.
XXXIII
I saw the sea before disaster,
What envy did it stir in me,
When raising up and roughly bursting
It laid its waves at legs of thee!
Oh, what a wish my mind clipped:
To touch your lovely legs by lips!
No, never in the blazing flames
Of my youth’s stormy boiling days
I ever wished it with such passion
To kiss Armides’ arousing lips,
Or flaming roses of the cheeks,
Or breast stirred up by love expression.
No, never before passions’ whirl
So wildly tortured my poor soul!
XXXIV
Мне памятно другое время!
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя…
И ножку чувствую в руках;
Опять кипит воображенье,
Опять ее прикосновенье
Зажгло в увядшем сердце кровь,
Опять тоска, опять любовь!..
Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей;
Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных:
Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы… как ножки их.
XXXV
Что ж мой Онегин? Полусонный
В постелю с бала едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный,
В