Общинный комплекс с детским садом, воскресной школой и молодежным клубом открыли в прошлом году. Генрих обрадовался назначению. Церковь строилась как мемориал жертвам нацизма:
– Но твой отец погиб не в Плотцензее, – сказала ему мать, – а на Принц-Альбрехт-Штрассе. Максимилиан повесил его в подвале гестапо. Все снимали на кинокамеру, чтобы показать пленку Гитлеру, – фильм сохранился в архивах Западной Германии, однако Генрих не хотел его видеть:
– Достаточно того, что я знаю о героизме папы и дедушки, – он заставил себя пойти дальше, – но мама права, пока Максимилиан не понес наказание, их имена нельзя добавлять к мемориалу в Бендлерблоке, – он знал, что его кузен Адольф работает над докторатом в Гейдельберге:
– Он вряд ли появится в Берлине, – предупредила его мать, – но все равно будь настороже. Вы с ним единственные потомки фон Рабе, если не считать Маленького Джона…
Генрих прислушался к шуму студентов в аудитории:
– У Маленького Джона двое детей, а Федя этой осенью должен будет пойти в школу. Я отец, как я могу сидеть здесь, когда мой сын растет сиротой?
Генриху было тяжело возиться с малышами в детском саду или преподавать в воскресной школе, однако он напоминал себе о пастырском долге:
– Мои чувства никого не интересуют, – он нажал на ручку двери, – надо взять себя в руки и делать свое дело, – на его лекции приходили не только студенты с факультета теологии. Генрих считался, как стали выражаться, любимцем прессы. Деньги за статьи и передачи он жертвовал в фонд помощи беженцам с востока Германии или отправлял их в Яд-ва-Шем:
– Чтобы искупить нашу вину, – он не пользовался кафедрой, предпочитая простой стол, – хотя содеянное нацистами не искупить и нашим потомкам…
В сегодняшней лекции речь шла именно об искуплении. Студенты притихли, Генрих кивнул:
– Добрый день. Продолжаем работу с Евангелием от Матфея, – он раскрыл старую Библию:
– Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих, – студенты зашуршали тетрадями, – означает ли это, что есть недостойные искупления?
Чья-то рука поднялась. Генрих, не глядя, кивнул: «Пожалуйста»:
– Блаженный Иероним считал именно так, – раздался твердый женский голос, – но я с ним не согласна, – в аудитории пронесся шепоток, – Бенгель говорит, что Спаситель имеет в виду предание Себя в жертву за многих, не только за всех, но даже и за отдельных, – она откашлялась:
– Et multis, поп solum universis, sed etiam singnlis, se impendit Redemptor, – Генрих вскинул глаза.
Она стянула темные волосы в узел, на сером платье монашеского покроя виднелось деревянное распятие. Ему показалось, что в глазах кузины Лауры промелькнула улыбка:
– Совершенно верно, – согласился Генрих, –