Черный автомобиль сошел с Олд-Минанетт-хайвей и покатился по красноглинку. Он остановился у ограждения, напротив прохода для скота, увитого колючей проволокой. Небо над ним продолжало изливать водный гнев на землю.
Через миг одна из задних дверей распахнулась. Девушка вышла наружу, перешла по дороге к обочине и скрылась в лесу позади машины. Найдя местечко, укрытое низко нависающими ветвями и кустарником, она спустила штаны и присела отлить.
Со своего места она видела машину, даже в темноте различала бледный лик того, кто сидел за рулем. Прижавшись к окну в двери, водитель смотрел наружу, в ночь. На человека он походил мало – скорее, на адскую тварь с мучнисто-белой кожей и горящими от гнева глазами.
Девушка поежилась.
– Мама дорогая, – пробормотала она, – и как я умудрилась в это впутаться?
Ей лишь хотелось свадьбы. С фатой и длинной процессией. Ничего более. Разве что Джимми надел бы еще костюм вместо привычных грязных джинсов и куртки.
И разве хоть что-то из этого она получила?
С ней всегда так происходило по жизни: ждешь одно – получаешь другое. День за днем – одно разочарование сильнее другого.
Первыми воспоминаниями об отце были те, где он гнал пьяную пургу на испанском и прижимал ее голову к паху – так длилось до тех пор, пока однажды мать не застукала его с поличным. И вот отец пропал – сегодня здесь, завтра там. Ладно, невелика потеря.
За образом матери отчетливо закрепилось следующее: та раздевает ее, кладет на кушетку и холодными – всегда холодными! – руками обследует низ живота. Все потому, что мать хотела наверняка знать: ее дочь – девственница. Такая у нее была причуда – регулярно проверять дочурку на невинность.
Стоило пойти на прогулку, как по возвращении ее ждали. Раздевали. Совали холодные пальцы в щелку.
Если мать подозревала, что дочь гуляла в компании парней, раздевала ее и совала холодные пальцы в щелку.
Даже если дочь подолгу разглядывала фотографию какого-нибудь парня в журнале – ее раздевали и совали холодные пальцы в щелку. И что, интересно, мать рассчитывала там найти? Неужели всерьез думала, что парень восстанет со страницы и засунет в ее нерадивое дитя бумажный член? Ради чего все?
Да какая разница. Главное, это повторялось каждый день.
В итоге она пришла к мысли, что матери просто нравилось нюхать пальцы после процедуры. Потому что проверки дочери и задрачивание религиозной чуши составляли ее досуг. Религией был пропитан весь дом: гостиная в крестах и иконках; икона над кухонной мойкой, чтобы молиться, пока моешь посуду; пятидолларовый пластиковый Иисус с внутренней подсветкой в прихожей. Тронь рычажок, не без выдумки припрятанный в ране от копья на боку, и очи Христа начинали светиться во тьме, что кошачьи зенки.
А еще на всю квартиру постоянно вещал глупый «Клуб 700»[5] со своей прорвой святош в дорогих костюмах и с жестко, до хруста, напомаженными волосами.
В таких условиях и безнадежно свихнувшийся стал бы нормальным.
Ей