Число твоих любовников, Мари,
Превысило собою цифру три,
Четыре, десять, двадцать, двадцать пять.
Нет для короны большего урона,
Чем с кем-нибудь случайно переспать.[103]
Для тех, кто еще не постиг смысла, этот смысл предлагается в тезисной форме в заключительной строке:
«Для современников была ты блядь»[104].
Семь лет спустя Бродский напишет поэму «Бюст Тиберия» (1981), начав ее с таких строк: «Приветствую тебя две тыщи лет спустя. Ты тоже был женат на бляди». Володя Уфлянд вспоминает, что, прочитав эти строки, сын Бродского Андрей Басманов пригрозил «отомстить за мать. Не успел – Иосиф умер». Андрею Басманову повезло еще и в том, что ему не попалась на глаза запись Бродского, сделанная перед эмиграцией. «Донжуанский список я тоже составил: примерно восемьдесят дам».[105] А попадись ему эта запись тогда, когда Бродский был еще доступен, Андрей Басманов мог бы сгоряча и наломать дров, не подумав, что донжуанский список Бродского тоже был фиктивным, хотя и совершенно необходимым для создания легенды. Ведь был же донжуанский список у Пушкина. А это означало, что он со всей необходимостью должен был оказаться и у Бродского. Но и тут не обошлось без накладки.
Ведь автором «донжуанского списка» Пушкина был вовсе не Пушкин. Эту миссию взял на себя некто П. К. Губер (1886–1941), как видим, не доживший до того дня, когда его услуги могли быть востребованы еще одним «великим поэтом».
Что касается музы Бродского, она, в отличие от статуи шотландской королевы, была удалена с пьедестала уже по выходе сборника «Урания».[106]
Эта маленькая деталь дает ключ к шестому, самому читаемому сонету Бродского, ибо в нем пародируется стихотворение Пушкина (см. сноску 99). Пушкинская строчка: «Я вас любил. Любовь еще, быть может…», передана Бродским как: «Я вас любил. Любовь еще возможно…»[107] и т. д. За анализом шестого сонета Бродского, равно как и за анализом пушкинского оригинала, я отсылаю к мастеру этого жанра.[108] От себя могу лишь процитировать (по памяти) Ильфа и Петрова, где упомянут Остап Бендер, который за ночь сочинил «Я помню чудное мгновенье»[109] до последней запятой за вычетом музыки Глинки.
В сонете номер 7 мне хотелось бы прокомментировать последние две строки: «Кафе. Бульвар. Подруга на плече. / Луна, что твой генсек в параличе».[110]
Конечно, нужно обладать безграничной фантазией, чтобы представить себе «луну», повторяющую контуры «Генсека в параличе» или, наоборот, представить себе «Генсека в параличе», повторяющего контуры «луны». Но, возможно, Бродский даже не утруждал свою фантазию, a Генсек напросился сам собой,