Подняв крышку, Валентин тронул несколько клавиш, сел на стул с низкой спинкой, привычным движением расправил полы пиджака. Откашливаясь, объявил женским дискантом:
– По многочисленным просьбам трудящихся… Русская народная песня! – И забарабанил по клавишам, захрипел под Высоцкого: – Здравствуй, моя Аня, здравствуй, дорогая!.. Здравствуй, дорогая, и прощай…
Гости не оценили шутки, только Наталья Петровна, к которой Шуберт успел проникнуться симпатией, подпела дребезжащим голоском. Анна положила руки на плечи мужа.
– Достаточно на сегодня, хорошо?
Валентин откинулся на стуле.
– Хорошо, раз уже говорить за сокровенную немецкую духовность, я вам сыграю Шуберта… Он умер в тридцать лет, а эту вещицу, кажется, написал совсем молодым. Вы скажете: ширпотреб, рингтоны для мобильных. Но я люблю эту пьесу именно за ее арийскую сентиментальность. Это скорее колыбельная, чем серенада. Любовный плач плечистого гестаповца над окровавленным телом еврейского мальчишки. Весьма возбуждает… Итак.
Шуберт снова почувствовал, как запылали его щеки и уши. Звук фортепьяно отвлек внимание гостей, и он смог незаметно пробраться к двери. Ему хотелось курить, но он боялся, что Валентин заметит его исчезновение, и не решился выйти.
Он не особенно любил классическую музыку, но постепенно его захватил незамысловатый мотив, серебристый, журчащий. Почему-то вспомнилось детство, лето, душистое разнотравье на пустыре за центральным рынком, где он бродил, отыскивая среди лопухов стреляные гильзы. Из сегодняшнего дня та жизнь, полная солнца, родительской любви и ожидания счастья, казалась идиллией, завораживающей и эфемерной, какой никогда не была на самом деле. Но в зеркале воспоминаний прошлое казалось лучезарным, а настоящая его жизнь, захватанная чужими пальцами, словно стакан в распивочной, вызывала лишь чувство неисцелимого стыда.
Валентин Сергеевич за роялем был совсем не похож на того человека, с которым Шуберт провел эту ночь. Лицо сделалось сосредоточенным и замкнутым, руки двигались со скупой снайперской точностью. Мелодия текла из-под его пальцев, переливаясь, как блики света на поверхности воды. И Шуберт вдруг отчетливо осознал, что только по случайности попал в волшебную страну, где струится поток забвения, и скоро должен будет навсегда ее покинуть. Ошеломленный, он почувствовал, как слезы подступают к горлу. Затем наступила тишина.
Гости вежливо, но недружно похлопали. Кто-то – кажется, желчный Леонид – насмешливо хмыкнул «браво».
– Шуберт был безответно влюблен в свою ученицу Каролину, дочь графа Эстерхази, – проговорила, повышая голос, Кира Ипатьевна. – Он умер от брюшного тифа.
– Вероятнее всего, он умер от сифилиса, который в то время лечили ртутью. Он заразился от своего друга, поэта Шобера. Они жили вместе, – возразил Валентин